– Что тебе, мальчик?
У него и голос такой же блеклый, невзрачный, как все остальное.
– Мне-то? – переспрашивает Портос. – Мне тебя.
Он бьет с размаху наборной рукояткой слева в висок. Затем аккуратно запирает за собой дверь.
Арсений как его там лежит на полу навзничь. Он шумно, с натугой дышит. Струйка крови рождается в углу рта, спешит по щеке.
Портос примеривается. Он мысленно проделывал это сотню раз. Разжать лезвием зубы и отхватить язык. Залепить рот изолентой. Затем глаза: один выколоть, другой выдрать, чтобы болтался на жгуте. Потом ноздри.
Портос вскидывает руку с ножом. Глубоко вдыхает. Ну же. Ну!
Рука безвольно падает. Портос отступает на шаг. Его колотит. Он не в силах. Не в силах начать.
– Сука, – стонет Портос. – Сука я, урод. Не могу…
Кадык сменного воспитателя судорожно дергается. Портос подскакивает, замахивается вновь. Человек без прозвища кряхтит. Струйка крови теперь бьет изо рта толчками.
Портос хватает рукоятку обеими ладонями, заносит нож над головой. Зажмуривается. И…
Рвотный спазм подкатывает к горлу. Портос сгибается пополам, падает на колени. Его выворачивает. Он блюет на этого урода, на эту суку, на блеклое, словно помятое окровавленное лицо. Затем рывком переворачивает лежащего на живот. Ножом вспарывает по шву потертые, в жирных пятнах брюки. Сдергивает с тощего зада зеленые трусы в белый горошек.
Портос видал виды. Он дрочил. Подсматривал в замочную скважину, как директор дерет завучиху, и бежал в туалет дрочить. И на картинки с голыми шлюхами, которые где-то добыл д’Артаньян. У Портоса большой, твердый елдак. Он…
Вид сморщенной черной дырки между дряблыми ягодицами вызывает лишь отвращение. Портосу нечем больше блевать, но он блюет – еще и еще – вместе с желудочным соком выблевывает свою никчемность, свое бессилие.
Портос поднимается. Разжимает ладонь, нож звенит по полу. Может быть, он и меня тогда убил, пятясь к двери, думает Портос. Может быть, я тоже умер, только не заметил, что мертв. Надо зарезать гада, выдрать ему глаза. А я не могу. Портос тщетно пытается повернуть ключ непослушными, ходуном ходящими руками. Вышибает дверь ногой и вываливается в коридор.
– Кто-нибудь! – надрывается, надсаживается, заходится криком Портос. – Кто-нибудь, помогите!
Ярослав Землянухин
Перегуды
Еще одна пуля с треском срывает кору с кедра, за которым я лежу. Выстрел заставляет вжаться в землю. На мгновение выглядываю из-за ствола и снова прячусь.
Теперь понятно, где засели стрелки, – на пригорке в деревянной часовенке, окруженной сухим бурьяном. Много таких часовен разбросано по Сибири. Эта совсем старая: крыша над входом сгнила, маковка без креста, глядишь, вот-вот сама отвалится, стены, сложенные встык из круглых бревен, немного покосились от времени, но еще держатся. А дальше, в чаще, выросли меж деревьев бугры на коже леса – поросший мхом валежник. Как могилы без крестов на церковном кладбище.
Единственное окно часовни, как бойница: что внутри происходит – не видно, зато мы с Мелким как на ладони. И ведь черт знает сколько их там.
Мелкий боится, он прижался к земле щекой и умоляюще смотрит на меня. Показываю жестами, чтобы отползал к Хлюсту. Мелкий медленно кивает и приподнимается. Чуть больше, чем нужно.
Снова гремит выстрел, и Мелкий вскрикивает в ответ. Утыкается лицом в землю. Его бьет судорога так, что фуражка сползает в желтую осеннюю листву. На гимнастерке расползается багровое пятно.
– Готов, – сипит из кустов Хлюст. Он занял самую выгодную позицию в зарослях шиповника.
Надо как-то отвлечь стрелков в часовне и посмотреть, что с Мелким, если он еще жив, то оставлять его тут нельзя, но это не так просто.
Снимаю фуражку и на стволе винтовки медленно показываю из-за дерева. Эмалированная звезда над козырьком похожа на каплю крови. Следующий выстрел разлетается эхом над окрестными болотами, фуражка остается неподвижной. Значит, не такой уж меткий этот стрелок.
Крепче сжимаю трехлинейку, как только ухает выстрел, отбрасываю фуражку в другую сторону и опрометью бросаюсь к Мелкому. Падаю рядом, запускаю руку в густую шевелюру мальчишки и прижимаюсь к его взмокшему лбу. Мелкий прерывисто дышит.
– Можете миловаться сколько влезет, голубки, – шепелявит за спиной Хлюст. – Я убираюсь отсюда.
Кусты шевелятся, видимо, Хлюст пытается отползти.
Пытаюсь крикнуть: «Стой!», но изо рта вырывается только надрывное мычание: „Ыой! Ыо-о-ой!“
– Че бухтишь?! Мелкий все равно не жилец! – шевелятся кусты.
