Ему понадобилась минута, чтобы понять: боли больше нет. Головокружение, и шум в ушах, и накатывающая дурнота – все прошло, остался шрам ниже колена, тугой годовалый рубец. Не веря своим глазам, своему телу, он опустил штанину, потряс головой.
Пустая палата. Крапивные подношения по углам. Причудливые венки у изголовий коек и господствующий запах зелени. И безграничное поле за окном, это тоже осталось.
Медсестра ждала его у кромки жгучей нивы. Теплый ветерок теребил подол ее платья. Рядом, вбитая в землю, торчала лопата с насаженными на древко перчатками из грубой знакомой нити.
«Ему нужно, чтобы ты копал», – вспомнился вчерашний разговор.
Сержант вперил взор в безоблачное небо, голубой ситец со стежками птичьей стаи вдали. Его посетила уверенная мысль, что там поле заканчивается. Что птицы не стали бы летать над жигучкой.
– Как самочувствие? – спросила женщина, не удостоив своего пациента взглядом.
– Никогда не чувствовал себя лучше, – признался сержант. «И сильнее», – хотел добавить он, но не стал. Вместо этого сделал вид, что ступать ему еще больно, потянул ногу по пыли.
Покосился на окна второго этажа.
Всплыл в памяти обезображенный бедолага с листьями на культях. Предшественник.
– Он умер ночью, – прочитала медсестра мысли. И велела, отсекая расспросы: – Идем.
«Хорошо, – процедил сержант беззвучно, – я буду покладистым. Пока».
И, стиснув пальцы на древке лопаты, он шагнул за женщиной в поле.
Она шла впереди, сержант готов был поклясться, что четырехгранные стебли крапивы расступались перед ней, расступались, чтобы тут же сомкнуться, обжечь его, обвинить в неосторожности и наглости. «Ты здесь чужой!» – хлестко кричали растения.
Он морщился, но продирался вперед, не сводя глаз с коричневого платья.
«Кто же ты такая, если даже оно избегает тебя?»
В зарослях показалось что-то темное, большое.
«Серый дом!» – догадался сержант. Тот факт, что о месторасположении второго здания он знает из сна, уже не смущал привыкающий к безумию мозг. За стеблями вырисовывались руины, огрызки перекрытий, развороченные взрывом авиабомбы балки.
– Здесь были казармы для команды лазарета, – сказала женщина, не оборачиваясь, – для врачей и сестер милосердия.
Зашелестела молодая поросль над сгнившими досками, ветер зашептал в недрах развалин.
Сержант сплюнул коротким ругательством. Адресовано оно было равнодушному небу, и жалящим джунглям, и воронке в земле, свежей, но уже наполняющейся зеленым ядом, как чаша.
Мина, лишившая прежнего копальщика работы и создавшая вакансию для сержанта. Сколько тут еще мин? Сколько людей было до него и будет после? Он замешкался. Напоролся на крест, нимало не удивившись. Кладбищенская атмосфера госпиталя предполагала наличие погоста. Прямо в поле – в поле, растущем из могил.
Кресты были каменными, приземистыми, надписи на них давно стерлись. Под каждым крестом зияла яма. Количество ям превышало количество крестов: вся прогалина на пути сержанта была изъедена копальщиками, пленниками медсестры. Копья крапивы выстреливали из дыр, сержант представил мертвецов до того, как покой их был потревожен: сорняк, пронзающий скелеты, прорастающий из грудных клеток и глазниц.
Солнце заливало полуденным светом широкую поляну и метровой глубины кратер, на краю которого остановилась медсестра. В червивой сочной почве виднелись лоскуты истлевшей ткани и деревянный мусор. «Братское захоронение, – догадался сержант. – Саван и гробы. Незавершенная работа предыдущего копателя».
Он утер рубахой пот со лба. Солнечные лучи будто бы не задевали восковое лицо медсестры.
«Мертва, – подумал сержант, приняв эту мысль как должное. – Мертвое тело под глухими одеждами».
– Копай, – увенчанный острым ногтем палец шевельнулся на переднике. – Полю нужна еда.
Сержант представил, как здорово было бы пырнуть черенком лопаты бестию, разрубить пополам мыло ее плоти. Усмехнулся и хромоного спрыгнул в яму. Смачно пропорол землю железом. Ему понравилось ощущение пульсирующего в руках древка, работы собственных напружинившихся мышц.
Существо стояло в крапивной тени и наблюдало за ним.
И тогда сержант запел. Засвистел, замурлыкал под нос. Песни, которые пели ему сестры, с которыми шел он на уборку урожая, которые пел перед боем вместо молитвы. Привычный к сельскому труду, шуровал он лопатой – раз-два, и как один умрем, три-четыре, в борьбе за это…
Извлек берцовую кость в сухой паутине тлена. Под пристальным взором женщины положил ее на край ямы. Еще кость, еще. Череп с пулевым отверстием в затылке. Нижняя челюсть. Росла костяная коллекция, и медсестра щупала жадными пылающими глазами каждую находку, точно пыталась заглянуть в глубину.
Сержанта осенило:
– Это ведь не крапиве нужно, да? Это тебе нужно.
– Копай, – прошипели в ответ бескровные губы.
И он пел и копал, и небосвод темнел над поляной. С последним куплетом «Черного ворона» привалился к земляной стене. Рубаха вымокла. Ладони саднило.
