Существо бросилось на грызуна, упало всем телом на пол, и тогда шорох вырвался наружу. Его издавали зубы – обломки зубов, домыслил сержант, – во рту призрака. Они шевелились, терлись друг о друга, они разорвали зверька на части и окрасились его кровью.
«Боже…» – простонал сержант, надеясь, что имя Господа прозвучало лишь в его голове.
Отвращение помогло справиться с параличом.
Вдавив себя в стену, он стал медленно красться за спиной медсестры. Под вопли калеки вывалился в коридор. Лунное молоко скисало, окна подернулись серой предрассветной пленкой.
Сержант сбежал по предательски скрипящим ступеням. В палату, скорее! Третья койка. Он рухнул на живот. Померещилось, что она лежит там, во мраке, готовая растерзать пленника. Он зажмурился, а когда открыл глаза, чудище под койкой обратилось в ворох зеленых листьев. Перстень тускло мерцал: золото с желтоватой начинкой фаланги. Мысленно поблагодарив копальщика, сержант схватил украшение и вышел из палаты.
Медсестра стояла на лестнице. Тени щупальцами извивались вокруг ее узкого силуэта. На переднике алели свежие капли крови.
– Иди спать! – не терпящим возражения тоном сказала она.
– Прости, я хочу прогуляться, – ответил, поражаясь собственной наглости, сержант. То ли рассвет, то ли перстень в кулаке придали уверенности. Он хлопнул дверью, покидая госпиталь, и попятился к ниве.
Белое лицо всплыло в щели дверного полотна. Медсестра оскалилась. Между зубов застряли клочья крысиной шерсти.
– Пройдем, – прошептал сержант твари и окунулся в жигучку.
Добравшись до руин казармы, он понял, что листья не жалят его, а расступаются, позволяя идти. Создают тропку от госпиталя, от неукротимо настигающих шажков, к розовому ореолу на востоке.
– Тебе любопытно, – разгадал сержант настроение крапивы. – Я заинтересовал тебя.
У крестов он остановился. Пан или пропал.
– Эй, ты!
– Хватит, – рявкнула сестра, формируясь из серой мглы. Она смотрела на беглеца, как смотрят на нашкодившего щенка, и презрение ее пробудило в сержанте ярость, а ярость подавила страх.
– Есть части тела, – терпеливо произнесла медсестра, – которые не нужны, чтобы копать. Палец. Язык.
– Кстати, о пальце, – сержант выпростал к женщине руку. – Узнаешь? Эта цацка твоего жениха?
Она узнала. И закричала раненым зверем. Сержанта обдало смрадом ее пасти. Под порывом налетевшего ветра пригнулись к земле стебли крапивы.
– Лови! – Сержант швырнул перстень в сторону разрытых могил. Женщина бросилась за ним, мимо креста с обмылками дат «18… – 1…15».
«Ну же, – взмолился сержант, – пожалуйста!»
Ответом ему был оглушающий грохот. Мина, годами ржавевшая в своем гнезде, радостно взорвалась. Фигура сестры раскололась огнем и потонула в фонтане брызнувшей почвы. Выкорчеванные с корнем сорняки плеснули под ноги сержанта. И он побежал, тараня крапиву, принимая секущие плети. Боль подгоняла. Боль вела на восток, где вчера приметил он птичью стаю.
Обернулся возле братской могилы. Сердце ушло в пятки от увиденного. Медсестра преследовала его по пятам. Взрыв не убил ее – мертвые не умирают, мертвые ползут за живыми.
Она передвигалась на четвереньках, и раздробленные кости выпирали под черной кожей. Одежда свисала лоскутьями, вплавленная в горелую плоть. В ней не осталось ничего человеческого. Головешка, порождение ночного кошмара. Бесформенный оскальпированный череп зиял дырами глазниц. В них тлели раскаленные добела угли ненависти. И рот твари кривился, обнажая осколки зубов, которые непрестанно шевелились в гнилых деснах.
Сержант кинулся вперед, крича. Тварь приближалась, она дышала в затылок могильным ужасом. Зубы скрипели, а поле не кончалось, поле никогда не кончалось и…
…закончилось, вытолкнув беглеца. Простор обрушился на него, но проблеск надежды затмила паническая мысль: здесь, на лугу, ему негде спрятаться. Это конец.
Обреченный, он смотрел, как растет за стеблями изломанная тень.
«Зато умру не в чертовой крапиве», – подумал сержант и сжал кулаки, когда чудовище прыгнуло. На долю секунды оно зависло в воздухе, а потом сорняк потянулся к нему и схватил его за щиколотки. Сдернул обратно в темно-зеленый мир. И потащил. Медсестра противилась, выла, но четырехгранные листья облепили ее нежно, будто говорили: «Не сегодня».
«Ты найдешь себе нового копальщика, – говорили они, – мы готовы на что угодно, лишь бы ты осталась с нами, безумная, одержимая, мертвая. Сегодня мы не выпустим тебя, девочка, о нет, мы не позволим рисковать».
Поле волокло медсестру к госпиталю, передавая бережно от сорняка к сорняку. Исчезла ее рвущаяся фигура, а затем затих вой.
Сержант опустился на колени и простоял так минут пять, растирая по лицу зуд, улыбку по обветренным губам.
Встал, пошатываясь. Увидел дорогу и деревню вдали. Увидел, оглянувшись в последний раз, поле. Там, в спрятанном от посторонних глаз царском госпитале, несчастный
