У двери в операционную – пи! – сержант понял, что ошибся. Крысу послал не призрак женщины.
Его позвал прошлый копальщик: калека, обрубок, кусок мяса на железном столе.
Разум сержанта залихорадило. Что, во имя Господа, хочет от него этот бедолага? Почему он еще жив? Жив ли? Или крыса – хитрый посланник десятка, сотни таких же тварей, желающих показать ему свое обглоданное лакомство, к которому они взбирались по ножкам с колесиками?
«Лампа, зажечь лампу…» Он похлопал по двери, по шершавой стене, будто надеялся найти там крючок с коптилкой.
– Заходи, – позвал «самовар» из операционной, – ну же.
Сержант сдавленно застонал. «Жив, жив… соврала мертвая тварь». Он боднул дверь, шагнул в непроницаемый мрак.
– Закрой, – просипел калека из темноты.
Сержант закрыл дверь, хотя не видел в этом смысла. Он ничего не мог рассмотреть и при лунном свете, продавливающемся через грязь коридорных окон.
Он бросил крысу на пол, отер ладонь о рубаху и стал шарить в темноте. Неожиданно вскрикнул. Комната поглотила его шокированный возглас, не вернула и чахлого эха. Во тьме он прикоснулся к жестким волосам на человеческом лице.
– Это моя борода, – хрипло сообщил обрубок.
Передвинутый стол стоял прямо напротив входа, в каких-то двух шагах. И пахло сейчас иначе: крысиный помет и крапива. Никакой крови.
– Тебе снятся сны, – сказал – не спросил голос, – ты слышишь прошлое поля.
Сощуренные глаза сержанта пытались сосредоточиться на проступающих контурах стола и ущербной фигуре на нем. В голове выли алые вихри.
– Это оно… – калека закашлял, – оно говорит… не с нами, но мы можем видеть, оно так живет.
– Оно?
– Поле. Крапива. Оно живет воспоминаниями… делится ими с кем-то…
– Я видел госпиталь, – сказал сержант, – как на него упала бомба.
– Да, так и было… Они все погибли. Но она не успокоилась и после смерти… смекаешь, она ищет его?
– Медсестра?
«Самовар» утвердительно прохрипел, харкнул.
– Кого она ищет?
– Врача, доктора в пенсне… у нее на него большие планы.
– Почему? Что он?.. – Сержант осекся, понял, вспомнил сон.
– То-то же… когда мужик делает бабе больно, не каждая упирается… нет…
– Она ищет его тело? Его кости?
– Да… но, боюсь, ей, то есть тебе и другим, кого она приведет после тебя, еще долго копать… поле постаралось, ему нужна эта мертвая женщина, которой нужен мужчина с лопатой… смекаешь?.. Поле использует медсестру, она тебя… боюсь, никто не счастлив, разве что поле, его копошащиеся в костях корни, но…
– Я не понимаю… что сделало поле?
Обрубок засмеялся. Это был безумный смех, который оборвался, словно задули свечное пламя, словно бывший копальщик устыдился своей бессвязной души.
– Оно разобрало доктора… растащило его по косточкам… спрятало, как подкидышей, в чужих могилах… в чужих скелетах. Каждый зуб отдельно, каждый сустав, каждое ребро. Поле знает, что сестра уйдет, когда закончит, и поле не хочет отпускать ее. Оно привыкло. Я видел это во сне, и ты увидишь, ты… она никогда не найдет своего мучителя…
Сержант отшатнулся от голоса, от посторонних воспоминаний. Его затошнило.
– Но у меня есть кое-что… есть… ближе, подойди ближе… я скажу тебе… скажу… мне уже ни к чему… ну же!
Сержант заставил себя приблизиться, наклониться к подергивающемуся сгустку. От калеки пахло мочой и гнилыми зубами.
– Перстень, я откопал его перстень… она не видела… я спрятал палец с перстнем в палате… под третьей койкой… ты найдешь… под ножкой… я…
За дверью заскрипели половицы.
Сержант до крови закусил губу и отступил к левой стене, хоронясь из мрака в еще больший мрак. Практически сразу дверь шумно отворилась от рассерженного сильного толчка. Это заглушило шаги сержанта.
В дверях стояла медсестра. Существо. Мертвец. Фигуру словно вырезали в грязном серебре коридора.
– Мои руки… – хрипел обрубок, – мои ноги… они чешутся… там черви, черви, черви!..
Сержант старался не дышать. Душу полосовали холодные когти страха. Медсестра шагнула в операционную.
– Достань их! Слышишь меня, дрянь, достань! Вырежи их, они едят мои ноги! Они плодятся в моих руках!.. Сука! Сука! Это все из-за тебя!
«Бедняга отвлекает ее, – понял сержант, – отвлекает, чтобы она не заметила меня и ничего не заподозрила».
По груди струился ледяной пот. Пальцы вцепились в штанины, вмяли ткань в линии жизни и судьбы.
Женщина смотрела на каталку, на увечного. От ее лица – сержант уже различал его черты – исходил неправильный, необъяснимый шорох.
В темноте раздались крысиные шажки. Верный хвостатый друг калеки семенил лапками – удирал из помещения. Не успел.
