Боян и беспокойно озиравшийся по сторонам Ратмир сели за щедро накрытый стол.
– Ты сказал, что мы друзья. А я в первый раз в жизни тебя вижу, – Ратмир жадно вцепился зубами в сочный кусок сваренной с луком телятины.
– Все люди друзья, – отозвался Боян, одним глотком осушая большую чашу вина и делая знак служанке наполнить ее снова. – Просто многие не знают обо этом.
– Откуда тогда враги берутся?
– Друзья иногда становятся врагами. Так бывает. Но сначала все люди были друзьями, и даже с животными дружили. Вот мы с тобой еще не поссорились. Значит, друзья.
– Сначала – это когда?
– Давно, – сказал Боян. – Когда звери говорить умели.
– Как ты узнал про меня? – не отставал Ратмир, с трудом произнося слова сквозь набитый рот.
– Мне рассказала твою историю Гудрун, которую я встретил на Дороге. О том, как ты их спас. Это была хорошая история. Но она могла не вовремя закончиться, если бы тебя повесили на той красивой осине.
Ратмир внимательно посмотрел на Бояна. Лицо слепого оставалось непроницаемо.
– Тебе предстоит множество испытаний. Если выживешь, я сложу про тебя свою лучшую историю, Железный Волк, – сказал он.
Ратмир закашлялся. Слепой участливо похлопал его по спине.
– Истории и песни – всего лишь красивые слова, – сказал Ратмир и с шумом втянул в себя мясную жижу из глиняной миски.
– Ошибаешься, браток, – ответил мальчик, отхлебывая из чаши. – Истории правят миром. А от красивых слов рождаются дети. Люди и племена начинаются с историй. Жизнь героя начинается со сказаний у костра о славных храбрецах прошлого. Трус растет вместе с рассказами других о его никчемности.
– Человек каждый день рассказывает историю о самом себе. Он вырезает ее рунами слов и поступков на Мировом Древе. Если ты ежедневно говоришь о неудачливом парне, которому не видать славы и добра, то останешься неудачником навечно. Когда каждое утро рассказываешь себе о человеке, которого ждут великие дела, им и будешь. Если веришь историям окружающих, что ты жалок и глуп, значит, так оно и есть.
– Твоя история может быть сильнее тебя. Но если она тебя не устраивает, ты всегда можешь придумать новую. Историю о сильном и храбром человеке, который способен защитить тех, кто ему дорог. Этот человек следует своим путем с гордо поднятой головой.
– Настало время начать новую историю о себе. Или вспомнить хорошо забытую старую. Жизнь нужно прожить так, чтобы ее хотелось положить на струны. Иначе – какой во всем этом смысл?
Забыв об ужине, Ратмир долго глядел на маленького певца.
– Сколько тебе зим? – наконец спросил он.
– В этом году я встречу сороковую, – ответил тот.
– Но ты…
– Взрослые, сохранившие способность творить, – это выжившие дети. Так что старею я медленно, – усмехнулся Боян.
Раздался осторожный стук в дверь. В проеме показалась косматая голова старшего сына Рауда Хрольва.
– Отцу неловко тебя просить… Мы не знаем, откуда все узнали, что ты здесь… Но посмотри сам… – смущенно пробасила голова и скрылась.
– Кажется, я знаю, что происходит, – улыбнулся Боян. Он поднялся из-за стола, взял дорожный мешок и достал оттуда нечто похожее на узкий ящик, на котором были натянуты струны. Стенки инструмента покрывал узор: десятки извилистых линий складывались в изображение крылатого пса, летящего между небом и землей.
– Это гусли по имени Симаргл. Есть такой зверь, который служит связным между людьми и богами. Как музыка, – пояснил певец, осторожно беря гусли в руки.
Но Ратмир, не слушая его, завороженно смотрел на узор на доске прямо под струнами – вырезанную в дереве спираль закручивавшихся к центру линий.
– Знак Лабиринта, – сказал Боян, словно увидев направление его взгляда.
– Я ищу остров, связанный с ним, – прошептал Ратмир.
– Это место, где я вырос, – ответил Боян. – Пойдем. Настало время песен. А потом я расскажу тебе, как туда добраться…
Огромный гостевой зал владений Рауда гудел, посмеивался и покашливал множеством людей.
– Идет, идет, – пронесся шепоток над длинноволосыми головами, и гул разом стих.
– Мир, братки! – сказал Боян. Он положил руку на плечо Ратмиру и сказал: – Веди.
Ратмир увидел в центре скамью, видно уже приготовленную для певца, и направился к ней мимо притихших мужчин, мявших в руках отороченные мехом шапки, женщин и детей. Собравшийся люд жадно смотрел на незрячего. Кто-то торопливо осенил себя крестным знамением.
Боян уселся на широкую доску. Бережно положил на колени гусли.
– Не десять соколов на стаю лебедей пускаю, а персты на живые струны кладу, синему морю на тишину, а добрым людям на послушание, – объявил певец.
Священная тишина звенела драгоценным стеклом. Тонкие длинные пальцы легли на струны.
– Что играть-то? – чуть смущенно спросил публику Боян.
Люди почтительно молчали.
– Про мальчика и Тайный Народ, – звякнул в тишине детский голос.
