Никто из мужчин не проявил особой жестокости или грубости с майко на мидзуагэ. И все же обряд резко избавил от остатков иллюзий по поводу будущей профессии.
От прошедшей ночи осталось ощущение какой-то нечистоты. И сейчас, поливая друг друга горячей водой в купальне, девочки говорили и говорили, выплескивая свой страх, надежды и разочарования.
Совместное купание на следующий день после мидзуагэ – традиция. Как и последующая неделя воздержания. Мудрая традиция – вынесенные на суд подруг воспоминания теряют свою власть, перестают тревожить и мучить. И даже если во время мидзуагэ мужчина был неосторожен, недели хватит, чтобы гейша успела восстановиться.
– А ты почему не рассказываешь? – Кумико повернулась к Мие. На лице дочери самурая застыло искреннее сочувствие и беспокойство за подругу. – Все было настолько ужасно, да?
Мия сглотнула и отвела взгляд.
Она не чувствовала ни малейшего желания рассказывать подробности ночи с Акио Такухати. Даже запачканное откровением Асуки и отвратительной сценой в комнате госпожи Хасу воспоминание казалось Мие чем-то интимным, что предназначено только для двоих. Такими вещами не делятся даже с ближайшими подругами или матерью. Тем более их не отдают на поругание ровесницам.
Ее первая ночь с мужчиной была похожа на сладкую грезу, тогда как рассказы подруг больше напоминали липкий тягостный кошмар.
Нет, другие мужчины вовсе не были жестоки. Они просто отнеслись к майко как к товару. Думали о себе и своем удовольствии. Тот, который купил Оки, например, раздевая девушку, оценивал вслух ее тело, комментируя размер груди и форму ягодиц. Словно обсуждал удачно приобретенную вещь. Словно Оки не стояла рядом, дрожа от смущения и страха.
– Нет, – выдавила Мия, – не ужасно.
Мысленно она взмолилась, чтобы подруга перестала задавать вопросы. Но если боги и слышали ее молитву, они не вняли. Теперь на Мию смотрели уже все майко.
Кумико сморщила носик:
– Но ты отказалась стать наложницей господина Такухати. Значит, что-то было не так?
– Все было… нормально, – выдавила Мия.
«Нормально». Какое нелепое и неправильное слово для ночи, наполненной блаженством.
– Ага, «нормально». Поэтому на следующий день ты кричала, что скорее умрешь, чем пойдешь с ним.
– Я… что? – Мия растерялась. – Я не кричала!
Ичиго потянулась и хихикнула:
– Не думала, что даймё Такухати такой ужасный любовник. Или он заставлял тебя делать что-то противоестественное?
Теперь на Мию смотрели сразу семь пар глаз, полыхающих неуемным любопытством. На лицах ровесниц застыло предвкушение скандальных откровений, за которым пряталась ревнивая обида – почему ее выбрал красавец-генерал? Почему не меня?
Обида и желание убедиться, что правильно не выбрал – повезло, пронесло.
Одно слово, один намек со стороны Мии – и побежит, полетит сплетня, обрастая по дороге немыслимыми и жуткими подробностями.
– Да нет же! – с отчаянием воскликнула девушка. – Все было очень хорошо, правда!
– Тогда почему ты отказалась стать его наложницей? – резонно спросила Сизука.
Мия отвернулась.
– Я… просто не хочу быть наложницей, – с трудом выговорила она.
Кумико присвистнула, Оки покрутила пальцем у виска.
– Ну ты ду-у-ура, – протянула она, и Мие не захотелось спорить.
Походивший издалека на дыню предмет на поверку оказался человеческой головой. Акио поднял ее за хвост на затылке, вгляделся и яростно выругался.
Шедший за ним Нобу с испуганным возгласом шарахнулся в сторону.
– Чего прыгаешь? – сквозь зубы спросил даймё, поворачиваясь к младшему брату. Подвешенная за волосы голова в его руке закачалась. Отсветы фонарей скользнули по искаженным смертью чертам, создавая иллюзию, что покойник корчит гримасы.
– Нукекуби, – суеверно пробормотал юноша, чем вызвал презрительную ухмылку на лице старшего брата.
На чудовищного нукекуби, умеющего отделять свою голову от тела и отправлять в полет в поисках человеческого мяса, находка никак не тянула.
– Ты дурак? Это – Сабуро.
Нобу приблизился, опасливо принял из рук брата его страшный груз и издал горестный стон.
Лицо покойного кривилось в гримасе боли, свидетельствовавшей лучше любых сопроводительных записок, что конец его не был легким.
– Значит, сёгун все знает, – потрясенно пробормотал Нобу и поежился.
Акио отобрал голову у брата, закрыл покойнику глаза. На лице генерала застыла хорошо знакомая его подчиненным бесстрастная маска. Пожалуй, только несколько человек из ближайшего окружения, знавшие Такухати годами, смогли бы заметить скрытую за ней ярость и скорбь.
– Не здесь. Пошли в дом.
Дверь открыл слуга и замер в глубоком ритуальном поклоне.
