За едой (может, это был ужин? – не помню) я обдумывал разные способы задать все тот же вопрос. Потом бросил взгляд на лицо Арчи и понял, что он уже знает, о чем я хочу спросить, и, в отличие от десятков других моих вопросов, на этот решил не отвечать.
Я прищурился.
– Так распорядилась Эдит? – кисло спросил я.
Мне почудился еле слышный, но раздраженный вздох Джессамин. Вероятно, ей осточертело слушать только одну половину разговора. Впрочем, для нее это наверняка привычное дело. Я был готов поручиться, что Эдит и Арчи вообще не говорят друг с другом вслух.
– Это подразумевалось само собой, – ответил Арчи.
Мне вспомнилась их краткая размолвка в джипе. Что они не поделили?
– Но ведь я – твой будущий друг.
Он нахмурился.
– А Эдит – моя сестра.
– Несмотря на то, что в этом вопросе ты с ней не согласен?
Минуту мы смотрели друг другу в глаза.
– Так вот что ты видел! – догадался я и в изумлении раскрыл глаза. – Вот почему она так встревожилась! Ты правда видел это?
– Всего один вариант будущего из множества возможных.
– Но все-таки видел. Значит, вероятность есть.
Он пожал плечами.
– Так неужели тебе не кажется, что я должен об этом знать? Даже если вероятность ничтожна?
В задумчивости он смотрел на меня.
– Должен, – наконец ответил он. – Ты имеешь право знать.
Я ждал продолжения.
– Но ты не представляешь себе, как злится Эдит, когда ей противоречат, – предостерег он.
– Это не ее дело. Оно касается только тебя и меня. Я прошу тебя как друга.
Он помолчал, затем наконец сделал выбор.
– Я расскажу тебе основные принципы. Как это произошло со мной, я не помню, а сам ничего подобного не делал и даже не видел, как делают другие, поэтому не забывай, что я могу поделиться лишь теоретическими знаниями.
– Как становятся вампирами?
– А-а, так вот вы о чем! – пробормотала за моей спиной Джессамин. А я и забыл, что она слышит нас.
Я ждал.
– У нас, как хищников, – начал Арчи, – арсенал физических возможностей отличается избыточностью: оружия у нас гораздо больше, чем на самом деле требуется для охоты на такую легкую добычу, как люди. Мы наделены силой, скоростью, острым зрением, слухом и обонянием, не говоря уже о том, что некоторые из нас, как Эдит, Джессамин и я, обладают особыми способностями. Мало того: мы, как насекомоядные цветы, красивы и физически притягательны для нашей добычи.
Мне отчетливо вспомнилось, как Эдит демонстрировала мне свои возможности на лесном лугу.
Арчи расплылся в улыбке, сверкнули зубы.
– У нас есть еще одно, совершенно ненужное оружие: наш яд. Да, мы ядовиты. Этот яд не убивает, только парализует. Он действует медленно, распространяясь по организму вместе с кровью, так что наша жертва после укуса ощущает слишком острую физическую боль, чтобы спасаться от нас бегством. Но как я уже сказал, это избыточное оружие. Если мы подошли достаточно близко, чтобы укусить жертву, ей уже не сбежать. Разумеется, из любого правила есть исключения.
– Карин, – тихо подтвердил я. Пробелы в истории, которую рассказала мне Эдит, начали восполняться. – Значит… если яду ничто не помешает распространиться?..
– Требуется несколько дней, чтобы перерождение завершилось – в зависимости от того, сколько яда в крови и насколько близко к сердцу попал яд. Создатель Карин нарочно укусил ее в руку, чтобы она мучилась подольше. Пока сердце продолжает биться, яд распространяется, исцеляя и преображая организм по мере своего продвижения. Наконец сердце останавливается: перерождение завершено. И все это время жертва кричит и жаждет смерти, как избавления.
Я содрогнулся.
– Как видишь, приятного мало.
– Эдит говорила, что это очень трудно… а по-моему, все довольно просто.
– В каком-то смысле мы, как акулы: однажды почувствовав вкус крови или даже ее запах, мы уже не в силах устоять перед искушением. Вкусить крови означает дать волю безумию. Тяжело обеим сторонам: вампир сходит с ума от жажды крови, его жертва – от невыносимой боли.
– Мне кажется, забыть такое невозможно, – предположил я.
– Для всех остальных боль при перерождении стала самым мучительным воспоминанием о человеческой жизни. Но со мной почему-то было не так.
Арчи смотрел сквозь меня, сидя неподвижно. Я задумался: каково это – не знать, кем ты был? Смотреть в зеркало и не узнавать лицо, которое там видишь?
