Однако он, похоже, не просто отступал – он… перемещался. Весь огонь, отступивший из конечностей, переместился в центр тела и разгорелся жарче, чем когда-либо прежде.
Ни за что бы не поверил, что существует такой сильный жар.
Мое сердце, и без того стучавшее немыслимо громко, заколотилось быстрее. Кажется, там и находился очаг, средоточие огня. Он высасывал пламя и боль из рук и ног, зато жжение и боль в сердце нарастали.
– Карин! – позвала Эдит.
Карин вошла в комнату, и я с удивлением понял, что слышу ее. Эдит и ее семья всегда передвигались бесшумно. А теперь, прислушавшись, я мог уловить даже звук, с которым касались друг друга губы Карин, когда она заговорила.
– А, скоро закончится.
Я должен был испытать облегчение, но из-за острой боли в груди ничего не чувствовал. Я уставился в лицо Эдит. Она была прекрасна, как никогда прежде, но оценить ее красоту по достоинству я не мог. Мешала боль.
– Эдит! – позвал я.
– С тобой все хорошо, Бо. Скоро все закончится. Прости, но я точно знаю. Я помню.
Огонь все жарче разгорался в моем сердце, притягивая языки из локтей и коленей. Я задумался о том, как Эдит прошла через это, как она страдала, и от этого вдруг увидел свою боль по-новому. А ведь в то время она даже не знала Карин. И не понимала, что с ней происходит. И никто не держал ее в объятиях.
Боль ушла отовсюду, кроме груди. Остатки еще ощущались в горле, но это было совсем другое жжение – сухое, раздражающее…
Я снова услышал шаги и понял, что различаю их. Вот эта решительная и уверенная поступь – Элинор, нет ни малейших сомнений. Походка Арчи – более быстрая и ритмичная, Эрнеста – медленная, задумчивая. А Джессамин остановилась у двери. И, кажется, ей дышит в спину Ройал.
А потом…
– А-а-а!
Мое сердце, бьющееся с быстротой лопастей вертолета, издало единственный протяжный скрежет. Как будто прошлось изнутри по ребрам. Огонь вспыхнул прямо в центре груди, вобрав в себя языки пламени со всего тела, которые стали топливом для самого мучительного жжения за все время. Его хватило, чтобы ошеломить меня. Мое тело выгнулось дугой, огонь тащил его вверх, ухватив за сердце.
Казалось, у меня внутри разгорелась битва: мое скачущее галопом сердце атакует свирепый огонь. И обе стороны проигрывают.
Огонь сжался, сократился до единственного комка боли размером в кулак и собрался с силами для последней невыносимой вспышки. Ей ответил низкий и гулкий стук. Сердце дважды сбилось с ритма и негромко стукнуло еще раз.
И стало тихо. Не слышалось даже дыхания. Даже моего.
За секунду я успел осмыслить лишь отсутствие боли. Остатками жжения и сухостью в горле было легко пренебречь, потому что во всем остальном я чувствовал себя превосходно. Избавление от боли ощущалось как неистовый восторг.
Я в удивлении уставился на Эдит. Казалось, с меня сняли повязку, которую я носил на глазах всю жизнь. Какая красота!
– Бо?.. – вопросительно произнесла она. Теперь, когда я наконец смог сосредоточиться, ее голос тоже казался нереально прекрасным.
– Да, от такого поначалу теряешься. Но ты привыкнешь.
Неужели можно привыкнуть к этому голосу? И к такому лицу?
– Эдит… – отозвался я и вздрогнул, услышав себя. Это я? Не похоже на мой голос. И на человеческий тоже.
Встревожившись, я потянулся, чтобы дотронуться до щеки Эдит. И в тот же миг, когда желание прикоснуться к ней возникло у меня в голове, моя ладонь уже была возле ее лица. Промежуточных стадий я не заметил: ни того, как поднимал руку, ни того, как она двигалась к цели. Рука просто оказалась там, где я хотел.
– М?
Она прижалась щекой к моей ладони, накрыла своей рукой мою, удержала ее возле лица. Ощущение было странным, потому что знакомым – мне всегда нравилось, когда она так делала, нравилось видеть, что она явно рада, когда я прикасаюсь к ней вот так, это много значило для нее. И вместе с тем все изменилось. Ее лицо уже не казалось холодным. Рука была такой же, как моя. Различие между нами исчезло.
Я посмотрел в ее глаза, потом пригляделся к отражению в них.
Негромкий возглас вырвался у меня случайно, тело замерло от удивления. Эта внезапная неподвижность ощущалась как естественный процесс, как будто нет ничего странного в том, чтобы удивиться и замереть, как статуя.
– Что такое, Бо? – Она озабоченно склонилась ко мне, и отражение в ее глазах стало ближе.
– Глаза! – выдохнул я.
Она вздохнула и сморщила нос.
– Это пройдет, – пообещала она. – Я шесть месяцев вздрагивала от ужаса всякий раз, когда смотрелась в зеркало.
– Шесть месяцев? – пробормотал я. – А потом они станут золотистыми, как твои?
Она повернулась в сторону спинки дивана – там кто-то стоял, но я не видел, кто. Мне хотелось сесть и осмотреться, но было страшновато пошевелиться. Собственное тело
