– Он правда сказал, что мы не опасные? – скептицизм Эдварда был очевиден.
– Нет, не так. Он сказал, что вы якобы не опасны. Но квилеты из осторожности не хотят, чтобы вы появлялись на их земле.
Его взгляд был по-прежнему направлен вперед, но я не знала, следит он за дорогой или нет.
– Значит, он прав? Насчет охоты на людей? – я старалась, чтобы мой голос звучал ровно.
– Квилеты памятливы, – шепотом произнес он.
Я приняла его ответ как утвердительный.
– Но не стоит терять бдительность, – предостерег он. – Квилеты правильно делают, что сторонятся нас. Мы опасны, несмотря ни на что.
– Ничего не понимаю.
– Мы стараемся держаться, – медленно объяснил он. – Обычно это нам удается. Но порой и мы совершаем ошибки. Как я, например, когда остался с тобой наедине.
– По-твоему, это ошибка? – я различила в своем голосе грусть, но не знала, заметит ли ее и Эдвард.
– И очень опасная, – пробормотал он.
Мы оба умолкли. Я смотрела, как лучи фар повторяют очертания поворотов шоссе. Они двигались слишком быстро, происходящее напоминало не реальность, а видеоигру. Я сознавала, что время ускользает так же стремительно, как черная лента шоссе из-под колес, и ужасно боялась, что больше мне никогда не представится шанса поговорить с Эдвардом так, как сейчас – открыто, без преград, разделяющих нас. Его слова предвещали конец, а я об этом даже помыслить не могла. Больше я не желала терять ни минуты, проведенной с ним.
– Рассказывай, – с отчаянием попросила я. Что угодно, лишь бы слушать его.
Он метнул в меня взгляд, удивляясь, как изменился мой голос.
– Что еще ты хочешь узнать?
– Почему вы охотитесь на животных, а не на людей, – подсказала я, и голос снова дрогнул в отчаянии. На глаза навернулись слезы, я боролась с горем, угрожающим захлестнуть меня.
– Не хочу быть чудовищем, – очень тихо ответил Эдвард.
– Одних животных ведь недостаточно?
Он помолчал.
– Не знаю точно, прав ли я, но, по-моему, так жить – все равно что питаться только тофу и соевым молоком. Мы называем себя вегетарианцами, это шутка, понятная только в нашем кругу. Такая пища не до конца утоляет голод – точнее, жажду. Однако она придает нам сил и помогает сдерживаться. Почти всегда, – в голосе послышались зловещие нотки. – Порой бывает особенно трудно.
– Сейчас тебе трудно? – спросила я.
Он вздохнул.
– Да.
– Но сейчас ты не голодный, – уверенно объявила я – утверждая, а не спрашивая.
– С чего ты взяла?
– Определила по твоим глазам. Я же сказала, что у меня появилась еще одна гипотеза. Я заметила, что люди, а мужчины в особенности, чаще злятся, когда их мучает голод.
Он хмыкнул.
– А ты наблюдательная.
Я не ответила: вслушиваясь в его смех, я старалась получше запомнить его.
– На выходных ты охотился вместе с Эмметтом? – спросила я, когда он отсмеялся.
– Да, – он помолчал, не зная, стоит ли рассказывать мне об этом. – Уезжать мне не хотелось, но пришлось. Мне легче рядом с тобой, когда я не чувствую жажды.
– Почему тебе не хотелось уезжать?
– Вдали от тебя мне… тревожно. – Его взгляд был мягким, но пристальным, от него мои кости словно плавились. – Когда в прошлый четверг я просил тебя не свалиться в воду и не попасть под машину, я не шутил. Все выходные я беспокоился о тебе и больше ни о чем не мог думать. После того, что случилось сегодня, мне с трудом верится, что ты благополучно провела выходные и осталась целой и невредимой, – он покачал головой и вдруг как будто припомнил что-то: – Вернее, почти невредимой.
– Что?
– Ладони, – напомнил он. Я перевела взгляд на почти зажившие порезы на собственных ладонях. От глаз Эдварда ничто не ускользало.
– Упала, – вздохнула я.
– Так я и думал, – уголки губ приподнялись. – Поскольку речь о тебе, могло быть гораздо хуже, и эта вероятность не давала мне покоя все время, пока я был в отъезде. Эти три дня выдались очень долгими. Я успел изрядно потрепать нервы Эмметту, – он грустно улыбнулся мне.
– Три дня? А разве вы не сегодня вернулись?
– Нет, еще в воскресенье.
