Сгорая от стыда, иду в указанном направлении, прихожу в комнату, где стоит телевизор, а на диванах развалились какие-то чуваки, смотрят «Экзорциста». Нет, я тут задерживаться не стану. Мы в Малверне как-то собрались на вечеринку, «Экзорциста» посмотреть, ну, там я и рассталась со своей девственностью – с помощью приятеля бывшего бойфренда своей якобы лучшей подруги, его Пирсом звали. Воспоминание не из приятных. Изольда Делаханти всей школе растрепала о том, как «Хрюшу в первый раз трахнули», и о том, что Пирс об этом потом говорил. В коридоре, залитом синим светом, звучит «Hyperballad»[5] {30} Бьорк. Прохожу мимо огромных дверей, заглядываю внутрь: в огромном зале, типа бального, смутно освещенном тусклыми оранжевыми лампами, устроили танцы. Человек тридцать собралось – кто в остатках маскарадных костюмов, кто просто в майках. Посредине Ланс выплясывает, сам себя лапает за грудь и за шею, мотает сальными патлами, стряхивая хлопья перхоти; потом замечает меня в дверях, призывно машет рукой – тоже мне, секс-символ выискался! Фу! Меня аж мутит. Торопливо иду по зябкому коридору, сворачиваю за угол, поднимаюсь по лестнице, снова спускаюсь, выхожу к эркерному окну, откуда виден парадный вход в Слейд-хаус с двумя колоннами у ворот. Уличные фонари, ограда и деревья какие-то нечеткие, смазанные, как в тумане, – наверное, потому, что дробятся в квадратиках запотевших оконных стекол. Если честно, то способность ориентироваться в пространстве я на кухне оставила и теперь вообще не представляю, где нахожусь.
«Hyperballad» сменяется «Safe from Harm»[6]{31}, старым хитом
– Привет! Как тебе вечеринка? Нравится?
– Да, как ни странно. Ты Тодда не видела?
– Я видела, что он с тебя глаз не сводит.
Я так рада это слышать, что решаю задержаться – всего на минуточку. Кожаный диван мягкий и прохладный, я сажусь на него и утопаю, а он тихонько поскрипывает, с сухим похрустывающим чавканьем, как свежевыпавший снег под ногами или пенопласт, – для описания этого звука еще слова не придумали.
– Правда, что ли?
– Правда, Сал. Тодд не ради паранормальных явлений сегодня пришел. Какие у вас планы на сегодняшнюю ночь?
Я равнодушно пожимаю плечами, хотя меня прямо распирает от счастья.
– Ну, об этом пока рано говорить… Сначала посмотрим, как дело пойдет.
Сигарета Ферн с шипением гаснет в ее бокале.
– Не глупи, подруга! Тут от тебя все зависит. А Тодд – замечательный парень, такого упускать нельзя. Он мне чем-то брата напоминает.
А я и не знала, что у Ферн есть брат. Впрочем, мы с ней раньше особо не разговаривали.
– Он чем сейчас занимается – тоже в университете учится? Или актер?
– Сейчас он ничем не занимается. Он умер.
– О господи, Ферн… Прости, я не знала. Вечно я что-то ляпну невпопад!
– Да ничего страшного. Он… на Рождество вот уж пять лет будет, как он умер. Дело давнее. – Ферн не отрывает взгляда от окурка в бокале.
Пытаясь сгладить свой промах, я спрашиваю:
– А что произошло? Он был болен? Или несчастный случай?
– Самоубийство. На машине разогнался – и ухнул с утеса.
– Ох, какой ужас… прости! А почему… Нет-нет, не объясняй.
– Он записки не оставил, но утес был неподалеку от дороги к Тридейво – так наше родовое гнездо называется, близ Труро. Мы сразу поняли, что это не авария. – Ферн натянуто улыбается. – А саркофагом ему стал отцовский винтажный «астон-мартин», так что сам поступок можно считать предсмертным посланием.
– Ферн, прости меня, пожалуйста. Ну что я за идиотка! Я не хотела…
– Прекрати извиняться. Это Джонни идиотом был. Нет, я к нему несправедлива. За два года до этого папа умер, мама была вне себя от горя, вот на Джонни все и свалилось – и с завещанием разбираться, и с налогом на наследство, – а он тогда в Кембридже учился и, как мы потом узнали, страдал от депрессии… А вдобавок еще и его дурацкие, совершенно идиотические представления о чести и о долге – я карточные долги имею в виду… Ой, слов нет. Как будто нельзя было продать пару акров земли!
Сквозь запотевшие окна мы глядим в туманную ночь.
– Знаешь, я поэтому в Общепар и записалась, – говорит Ферн. – Если бы я хоть раз привидение увидела – какого-нибудь римского центуриона, всадника без головы, Риту и Нэйтана Бишопов, да кого угодно, мне все равно… Одного-единственного призрака было бы достаточно, я бы тогда точно знала, что смерть – не конец игры, а дверь. А за дверью – Джонни. Ох, Салли, если бы только знать, что он… ну, не просто прекратил
Отлепляю щеку от холодного кожаного дивана в темном алькове. Все еще звучит «Safe from Harm», видно, задремала я ненадолго. Ферн куда-то пропала. Рядом со мной сидит какой-то тип в пушистом коричневом халате, явно на голое тело – вон, волосатая грудь виднеется, и ноги волосатые. Фу, гадость! Слава богу, он на меня не смотрит – уставился на стену. По-моему, там было эркерное окно. Нет, показалось. Тип в халате еще не старый, но уже с лысиной; морщит лоб, по-совиному таращит заспанные глаза из-под сросшихся на переносице бровей. Лицо знакомое, только не пойму откуда. А Ферн-то хороша: излила мне душу и смылась, одно слово – актриса. Может, обиделась, что я задремала? Надо бы ее найти, извиниться. Бедняжка. Брата жалко, конечно. Все люди – маски, а под масками – снова маски, под которыми тоже маски, и так до бесконечности. Наверное, Тодд уже вернулся на кухню, а я никак с дивана встать не могу.
