английский.
Гэри, отчим, катал ее на плечах, уронил, она смеялась, потом они резали торт, украшенный марципановой Золушкой. Или Белоснежкой?
Или торт был из ранних, еще советских, воспоминаний, когда они жили в Ленинграде, а вокруг был папа – высокий, бородатый, пахнущий солнцем и табаком?
Катя потерялась в принцессах, тортах и папах.
У нынешней драмы была причина – матери не нравилось, как на дочку стал поглядывать ее очередной сожитель, мускулистый Марк, охочий до любви и такой громкий, что за последний год с ними перестали здороваться соседские бабки. Страстные крики, рычания и ритмичный скрип мешали спать всем – звукоизоляция в дешевом многоквартирном доме была плохая.
Марк был намного моложе мамы, она ревновала, а Катьку никогда не любила. Если бы Гэри не был «чадолюбивым рохлей», она бы шестилетнюю дочь вообще в детдом сдала, не повезла бы с собой в Англию.
Катя хлопала глазами на площадке перед дверью, у ее ног стояла туристическая сумка.
– Тут твои шмотки, – сказала мама по-русски, стоя в дверях и закуривая. – Летние, из теплых ты все равно выросла. В кармане под молнией – сто фунтов и документы. По закону я тебя больше не обязана содержать. Удачи. И чтобы больше я тебя не видела и не слышала!
На ней был красный халат, светлые волосы блестели, смотрела мама не на Катьку, а в точку за ее плечом.
Дверь захлопнулась. Катя всем телом вздрогнула от звука, как от удара.
Июль стоял теплый, Катька три недели спала на пляже, неподалеку от общественного туалета, там можно было помыться горячей водой. Пару раз в день она обходила залы игровых автоматов – из слот-машин иногда высыпалось немного мелочи, веселая музыка бодрила. Кто-то привез в благотворительный магазинчик коробку старых книг и оставил у входа, Катя выбрала себе пару любовных романов и потрепанный «Процесс» (Кафка на фотографии выглядел сногсшибательно красивым). Читала она в «Макдоналдсе» – тут можно было купить один кофе и сидеть в засаде на чужие недоеденные бургеры и картошку фри. Брезгливости она себе позволить не могла.
Там же, на пляже, она познакомилась со Штефаном, сорокалетним немецким серфингистом. У него было красивое тело, проблемы с эрекцией и мотовэн, крыша которого раскладывалась в палатку. Катя помогла ему с его проблемой – повторяя мантру про брезгливость, которой не могла себе позволить. Он взял ее с собой.
Штефану захотелось, чтобы она сделала пирсинг, он заплатил за салон. Кровь из сосков выступила антрацитово-черная, густая, как смола, Катя ахнула от удивления. Девушка-хирург с бритой татуированной головой глядела на кровь завороженно, потом предложила Катьке двадцатку, чтобы она позволила слизнуть.
– Принимаю силу ведьмы, кровь черную, мне покорную, в тело мое, – сказала она, а потом еще что-то на латыни.
Ее язык на проколотых сосках показался Кате теплым, скользким, очень приятным – Штефан так не делал.
– Что это было? – спросила она. – Что ты сказала?
Девушка рассмеялась, махнула рукой.
– Суеверие, – сказала она. – Я из странной семьи. Верим во все и сразу.
Странная девица дала Кате вместе с банкнотой номер своего телефона и велела звонить, если что.
В октябре у Штефана заканчивался отпуск, он возвращался в свой Лейпциг. Катя помогала ему выбирать сувениры для детей – лампу-маяк, лодочку, полированную спираль аммонита, который когда-то провел несколько лет живым существом, а потом сто миллионов – камнем.
Дочь Штефана была на полгода старше Катьки, собиралась учиться на архитектора. Штефан ею очень гордился, показывал фотографии.
Катя подумывала напоследок украсть у него ноутбук, но не стала.
Штефан купил ей куртку и сапоги, «а то скоро похолодает», заплатил за неделю вперед в дешевой приморской гостинице. У парома чмокнул ее в щеку, как дочку, будто не было у них пятидесяти восьми потных замысловатых совокуплений (Катька считала). Телефона или адреса он не оставил и даже фамилии своей так и не сказал.
Неделю она лежала в кровати и спала. Завтрак входил в стоимость номера, она брала по пять добавок, чтобы потом весь день не есть. Читала то изрядно потрепанного Кафку, то «Непослушную узницу любви». Смотрела телик – кулинарные программы и сериалы Би-би-си.
– Что же мне теперь делать, мсье Пуаро? Что же?
– Перепишите завещание, мисс Арундел. Это спасет вам жизнь!
Катя позвонила девушке из тату-салона. В последний момент чуть не бросила трубку, потому что не знала, как представиться. Но та каким-то образом узнала ее после пяти секунд молчания.
– Приезжай, – сказала она. – Мы снимаем дом на троих с сокурсницами. В моей комнате большая кладовка, туда встанет кровать. Ну если ты захочешь спать отдельно…
На темном, блестящем от дождя перроне Катя едва узнала девушку – та была в обычной куртке и джинсах, вязаная шапочка закрывала татуированную голову, кольца из бровей и носа она вытащила – в универе не одобрялось. Ее звали Фрейя, она училась на втором курсе медицинского факультета, ее родители были друидами, веганами, целителями рейке, сновидцами – всем сразу.
Фрейя возила ее в гости к своей семье на Рождество.
Катя навсегда запомнила атмосферу добродушного языческого безумия в их большом, плохо протопленном доме с высокими потолками и запахами сандала, яблок и сладкого крепкого эля, который тетка Фрейи варила в подвале и выдерживала в темных высоких бочках.
Фрейя выбиралась из-под одеяла, приносила горячий глинтвейн в старых глиняных кружках, они пили его прямо с утра, потом спали до полудня, прижимаясь друг к другу, согревая друг друга – на чердаке по утрам от дыхания поднимался пар.
