Чандра допила кофе, девушки вернулись в лабораторию.
Катя перебирала оставшиеся пакеты с образцами: на стеклышках, палочках, в пробирках были собраны все возможные выделения человеческого тела – слюна, кровь, вагинальная и кишечная слизь. Машины проанализируют, что творится в этих телах, раздадут их обладателям карты всех мастей.
– Из колпоскопии еще три биопсии в холодильнике, – напомнила Чандра. – Все, девочки, чмоки, я сейчас в хирургию спущусь, потом в морг занесу бумажки – и домой-мой-мой! Едем к родителям Бхава на три дня, не поминайте лихом!
Катина рука замерла над знакомым именем на пакете. Она машинально что-то ответила Чандре, а у самой кровь от сердца отхлынула.
Мама. Оформлена в стационар. Лимфома. Полная гемограмма плюс проба костного мозга в холодильнике. Пометка «срочно».
Катя надела перчатки, распечатала пакет. Привычными движениями начала готовить слайды, а в голове взрывались вопросы, вопросы.
Бум! Каким образом мать оказалась в этой больнице? Она же живет в другом графстве.
Бум! Знает ли она, что Катя здесь работает? Знает ли она, что Катя вообще жива и здорова?
Бум-бум-бум! Надо ли к ней пойти?
Ноги подгибались. Катя закончила смену и поехала домой.
С дороги на вершине холма открывалось море, тускло сияющее до горизонта, вспениваясь белыми черточками волн то тут, то там, – зимние шторма почти улеглись, но сегодня на море было беспокойно, как у Кати на сердце.
Дома Джастин сидел перед телевизором, смотрел, как ирландские регбисты мутузят ливерпульских.
– Будешь пиво? – спросил он. – Холодненькое. Фрейя ночует у одноклассницы, помнишь? Вертолеты туда-сюда летают, наверное, случилось у береговиков что-то.
Катя отказалась от пива – она была на дежурстве, ее в любую минуту могли вызвать принимать и оформлять тело, если кто-нибудь умрет.
Вызвали звонком через пару часов.
– Учитель из Лондона, – сказала администратор. – Молодой совсем, тридцать восемь. Приехал к морю с семьей на свой день рождения. Дети бегали по камням, мальчишка поскользнулся – и в воду, знаешь же, какое там течение – сразу в глубину. Отец за ним прыгнул, вытолкнул. Самого утянуло от берега, не выплыл. Спасатели прилетели, подняли его из воды, почти откачали, но сердце не выдержало…
Она вздохнула.
– Как подумаю… В свой день рождения!
Катя спустилась в морг, подписала бумаги, санитар сочувственно кивнул ей и ушел. В мортуарии было очень тихо, светло, тело на каталке было накрыто простыней, из тридцати ячеек холодильника заняты были лишь три.
Катя заполнила наклейку на ящик – «Мариус Раду». Румын, наверное.
Сняла с мертвеца покрывало.
Глянула мельком, больше на одежду, чем на лицо, – раздевать же надо сейчас. И вдруг, будто ей в ухо кто-то прошептал: «Посмотри, посмотри, это важно, почувствуй, узнай!» Катя ахнула, вцепилась в каталку, не в силах отвести глаз от человека на ней.
Мертвый был красив, но не только это ее поразило – она будто поняла, что именно его всю жизнь ждала, любила, видела во сне. Именно он должен был, смеясь, отводить с лица ее волосы, держать ее руку в кинотеатре и на родильном столе, ложиться на нее в кровати и садиться с нею за стол. Именно он – но не случилось, не повезло, разминуло.
Вся ее кровь, все живое в ней ударило в человека на каталке горячей волной – и отхлынуло, волнуясь, понимая, что поздно, что он мертв, холоден, уже не здесь. Сердце заскулило, сжалось, как щенок, которого пнул злой хозяин. Катя взяла Мариуса за холодную руку – у него были крупные руки с длинными пальцами – и заплакала. Она страдала каждую секунду – пока срезала с него одежду, пока загоняла каталку на весы, пока толкала ее обратно, мимо тускло блестящего стола для вскрытия, над которым покачивались анатомические весы.
– Ох-ох, – шептала она, поправляя его влажные темные волосы, дотрагиваясь до щеки. Ей хотелось приподнять его веки и заглянуть в мертвые глаза, но она не решалась.
Все страдание, испытанное ею в жизни, поблекло, съежилось в свете этого резкого чувства огромной необратимой утраты – будто грудь разрубили топором и насыпали туда горячих углей вперемешку с кусками льда.
Катя ничего не знала о Мариусе. Час назад не подозревала о том, что он был на свете.
Мариус был мертв.
И все же она любила его всем сердцем и горевала, будто знала его с самого детства, будто он был потерянным и слишком поздно найденным другом, наперсником, возлюбленным.
Всхлипывая, она внесла данные в компьютер, села рядом с мертвецом на стул и опять взяла его за руку, уже начинавшую коченеть.
Долго так сидела.
два…
Она вышла из морга и удивилась тому, что мир был прежним. За окном прозрачные сумерки пропитывались стремительной весенней темнотой, тополя шуршали молоденькими листьями.
