Десять километров забирают у человека слишком много времени. Минуты на приборной панели обнуляют еще один час.
Поворот. Другая улица – и снова машины, и тот же льющийся сверху желтоватый свет. Поток тянется в каньоне из высоких многоквартирных домов. «Ярцевская», – читает человек на кафельном углу дома. Всего час назад он не знал, что такая улица вообще существует. «Рубежный проезд», «Крылатские холмы», «Народного ополчения»… для него эти названия, эти имена – бессмысленные абстрактные словосочетания, необходимые лишь для того, чтобы не заблудиться в огромном городе. Этот район ему не знаком, здесь он чувствует себя неуютно, все чаще опускает глаза на колени, будто кивает, послушно соглашаясь с установившейся над ним властью навигатора. Тот подмигивает и рисует очередной объезд – сегодня пробки повсюду.
Информация обновляется каждую минуту, теперь человеку надо свернуть на Тухачевского, затем на Глаголева, Берзарина, Максимова. В бесконечных поворотах растворяется еще один час, как в музее, среди фотографий далекой войны и героев, с достоинством взирающих на посетителей.
Где-то рядом, уже совсем недалеко, начинается Ленинградское шоссе, широкое и быстрое, оно кажется человеку чудесным избавлением. На перекрестке за светофором он провожает взглядом вывеску ресторана «Крошка Картошка», смотрит на часы и недовольно сопит. Навигатор ведет его через дворы. Подвеска вздыхает, амортизируя очередной спидбрейкер. Слева проплывает школа. Неожиданно карта на коленке исчезает, экран гаснет, смартфон вибрирует, и звенит, и соскальзывает под ноги. Человек смотрит вниз, раздвигает колени, отодвигает ногу, случайно нажимает «газ», двигатель благодарно рычит, переваривая миллиграммы бензина. Глухой удар, под ногами мерцает телефон, правое колесо подскакивает, человек поднимает глаза, нажимает на тормоз, машина останавливается, снаружи едва слышно доносится чей-то испуганный голос – «ой, мамочки».
С ужасом человек в большой черной машине догадывается, что произошло.
Раздавить человека легко. Тем более если ты сидишь за рулем двухтонного автомобиля, а человеку нет и десяти. И тогда разорванная нить чужой жизни ложится петлей на твою шею. Закручивается и начинает сжиматься, и душить, и сбросить ее непросто, почти невозможно – такая она тяжелая. Как ярмо, тянет тебя к земле и давит, давит. И будет давить теперь вечно – ты отнял у кого-то жизнь, так что теперь у тебя их две – старая и новая. Скребется в ушах непривычный хруст, и машина уже не похожа на любимую игрушку – она стала орудием убийства, и ты смотришь на нее именно так. Сожалея и недоумевая, каким образом эта мягкая резина оказалась такой острой, острее стали и тяжелее топора, и убила ребенка, упав на твою шею.
В салоне большой черной машины звонит телефон. Непослушной рукой человек поднимает его с пола и ватными, несвоими пальцами нажимает на кнопку.
– Генчик, ты уже выехал? – спрашивает женский голос.
– Я не могу сейчас, – собственный голос кажется незнакомым и тихим. Слова нехотя срываются с губ и не спешат уходить, их приходится выталкивать: – Перезвоню.
– Что это значит?.. Ты приедешь?.. Ты же обещал.
– Потом.
Человек открывает дверь и выходит на дорогу – падает в маслянистый туман. Холодный уличный воздух впивается в лицо ледяными иглами, покалывает глаза и губы. Человеку хочется, чтобы эти иглы кололи сильнее, чтобы терзали его кожу как можно больней, чтобы все вокруг видели, что он тоже страдает, но люди не видят, они гудят, всматриваясь в комок одежды, застывший под колесом его большой черной машины. Вокруг туман. Вязкий черный туман, и каждое движение дается ему с огромным трудом, тяжело дышать, трудно двигаться и – самое страшное – физически больно думать.
«Вызовите скорую… вот мразь, прямо на переходе… какая скорая, все уже, не видно разве… а что произошло… родители куда смотрят… мамаша тут, вон стоит… детей уберите, какой ужас… скорую, скорую-то вызвали…»
Человек обходит машину, чувствуя себя слабым и беспомощным, голым. Чужие взгляды – одинаково злые, полные ненависти – прибывают с каждой секундой. Кто-то цепляет его за воротник и цедит сквозь зубы: «Без глупостей». Жирная ночь растекается по сковородке дороги, шкварчит угольками чужих голосов, жарит его в этом желтушном мраке, и, как свет, перед ним загорается неясное белое пятно. Это женщина, на ней белый плащ, она стоит в толпе и смотрит на него, опустив руки. В ее руках плюшевый мишка и глянцевый школьный рюкзак с прикрепленными к блестящим застежкам игрушками. Молча она всматривается в комок знакомой одежды. Мишка падает на грязный асфальт, сползает с руки детский рюкзак. Человек из машины хочет что-то сказать, объяснить, но слова его шуршат едва слышно, срываются с губ какой-то ржавой листвой и безвольно падают к ногам этой женщины. Слова пусты, бессильны, невесомы, они ничего не значат, они не вернут ей дочь. Порыв ледяного ветра забирает себе этот мусор и хладнокровно уносит прочь, в справедливое забвение.
Это похоже на кошмарный сон, который снился человеку много раз и в котором под его машину попадал ребенок. Похожий на мальчика в овраге, с которым он играл в детстве. Женщина в белом, вид ее такой обычный и в то же время нереальный, ненастоящий, будто именно она и есть тот самый сон, будто кто-то специально выводит на картине ночи одного из чудовищ его личного апокалипсиса.
Конечно, она должна быть такой. Специально для него. Женщина поднимает глаза и едва заметно, одними уголками губ, улыбается.
Человек вяло отмахивается от руки, смявшей в каменном кулаке воротник его куртки, его шатает, пятна растекаются перед глазами, как черные лужи, глотая одного зрителя за другим, стирают всех. Всех, кроме той женщины, кроме ее бледного лица, кроме застывшей на тонких губах непонятной, презрительной улыбки, так ясно похожей на усмешку.
События на минуту останавливаются. Время берет паузу, позволяя людям прожить в одном своем мгновении чуть дольше положенного, а затем срывается и бьет с прежней своей безжалостной силой. Вокруг большой черной машины закручивается водоворот людей и машин. И в нем, как это ни странно, многое начинает проясняться.
Человека зовут Геннадий, он отвечает на вопросы сначала инспектора, затем следователя. Тело девочки бегло осматривают врачи скорой помощи. В протокол ложится запись: смерть наступила мгновенно в результате черепно-мозговой травмы и несовместимого с жизнью повреждения мозга. После этого они садятся в свою «карету»
