вылез из машины и пошел следом.
Впереди закричали, послышался визг. Морган вытащил пистолет и ускорил шаг, миновал ворота и увидел припаркованный в тени тополя пикап, привязанного к дереву Билли Уокера с лежавшим рядом с ним псом Отисом, а также Маргарет Бендер. Напуганная и растерянная, она стояла между Донни и Томми, подняв руки, и визгливо причитала:
– Да я уже нашла его таким, я пыталась его отвязать!
Морган, начинавший понимать, что именно произошло, шагнул вперед:
– Где Холли Коронадо?
– Шеф Морган, у меня проблемы, да? – в ужасе выкрикнула Маргарет.
– Нет, у вас нет никаких проблем. Но объясните, отчего вы в машине Холли Коронадо.
– Она попросила мой пикап. Сказала, хочет избавиться от вещей. Ну, вещей Джима. Их много. Захотела собрать да отвезти в церковь, пусть раздают.
– Миссис Бендер, это не объясняет, отчего вы за рулем ее машины и зачем приехали сюда.
– Холли сказала, мол, оставила здесь бумажник, но не может себя заставить вернуться на кладбище. Ну и я, конечно, заверила, что буду очень рада помочь. Она отдала мне ключи от своей машины. Мол, если я не против съездить на ее машине, пока она на моей, – выпалила Маргарет и, указав на Билли с собакой, добавила: – Они уже были так, когда я приехала. Я их и пальцем не трогала.
Морган посмотрел на Билли. Донни стоял подле него на коленях, проверяя.
– Живой, – сообщил коп. – И собака тоже.
Повернувшись снова к Маргарет, Морган обнаружил, что та глазеет на его бинты. Он стиснул кулаки. Стало больно.
Чертова баба снова сделала из него дурака!
VIII
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…
Из личного дневника
преподобного Джека «Кинга» Кэссиди
Я пишу эти слова в день двадцать третьего декабря в год Господа нашего одна тысяча девятьсот двадцать седьмой. Через два дня настанет день моего рождения. Мне исполнится восемьдесят шесть – если, конечно, сподоблюсь дожить. Честно говоря, у меня нет такого намерения. Я не смогу вытерпеть хор доброжелателей и панегирики, которые лишь терзают и мертвят меня. Я не заслуживаю их. Я устал от жизни и уверен: она тоже устала от меня. Мы с ней подобны давно женатой паре, переставшей любить друг друга и исчерпавшей темы для разговоров. Могу сказать им лишь одно, но не могу отважиться. Это знание отравит их жизни так же, как отравило мою. Потому я поступлю как трус: поверю отравленное бумаге. Прежде чем покинуть эту жизнь и ответить за нее в следующей, я должен поведать тайну, носимую мною с тех пор, как я отыскал сокровище, столь изменившее и очертившее мое бытие. Для этого я должен восстановить некоторые упущения моего фундаментального мемуара и дорисовать портрет истинного меня и моих дел.
Повествование о моих странствиях верно до того момента, как я оставил за спиной Элдриджа, умирающего от жажды под мескитовым деревом. Я и в самом деле помолился Господу о том, чтобы благополучно вернуться в форт Хуачука и призвать к ответу сержанта Лионса. Но я молился и о другом. Из стыда я в мемуаре не упомянул, о чем именно, поскольку более всего я молился о себе, о спасении моей ничтожной жизни. Я умолял Господа не позволить мне умереть здесь одному, среди мертвых незнакомцев. Я просил показать, чего Он хочет от меня, чтобы я исполнил и удостоился спасения. И когда я не получил ответа на мольбы – я отринул Бога. Я схватил Библию, которую нес столько времени, и в гневе отбросил прочь, называя Господа жестоким бессильным ненавистником. Он привел меня сюда лишь затем, чтобы обречь на смерть и забвение. А пока я выл и бесновался, терзаемый жалостью к себе, сквозь рощу пронесся ветер, заворошил страницы Библии, но открыл ее не на Книге Исхода, как я написал в мемуаре, а на Книге Бытия. Священник отметил часть текста и там. И когда я прочел его, то увидел в нем новый смысл. Я молил Бога спасти мою жизнь, показать, чего Он хочет от меня, и вот он, ответ:
Я поглядел на Элдриджа. Он был уже так близок к смерти, что я понял: если я не отдам ему несколько оставшихся у меня глотков воды – он умрет. Какая разница, если я использую способ быстрее?
Без тени сомнения я встал и, подойдя к груде выброшенных мною вещей, взял большую лохань для мытья золота. Затем вернулся к Элдриджу, подхватил его под руки и потащил из тени туда, где стоял прислоненный к дереву бледный Христос на кресте. Я вытащил из-за пояса нож и, не позволяя себе ни минуты промедления и сомнений, перерезал Элдриджу горло перед импровизированным алтарем.
Элдридж был слишком слаб, чтобы сопротивляться. А может, он уже приготовился к смерти и желал ее. Он лежал совсем неподвижно, пока влага его существа толчками истекала из шеи в лохань. А когда умер, а лохань наполнилась его кровью, я привел мула и позволил твари пить. Несчастное животное так измучилось от жажды, так
