одергивал.
Рассыпавшись небольшими группами, стяжники стояли возле Красного корпуса.
Некоторые родители прохаживались поодаль, поглядывая на спортивный городок, на полосу препятствий, на церквушку Георгия Победоносца, на Стену Славы, где слева от двуглавого орла – выдержка из Устава, а справа – столбик с описанием важнейших акций, проведенных Стягом. Гавка, размахивая ушами, носился от одних ног к другим, обнюхивал, облаивал, летел дальше.
На свежестриженном газоне – спортивные сумки. Стяжники переговаривались, отчего в ароматном утреннем воздухе стоял шум, как над пчелиным роем. Одни забивали в мобильник чьи-то телефоны, другие уже прощались, руки пожимали. Ничем не отличались они, вчерашние соратники, от любой молодежной стайки, на которую можно наткнуться возле стадиона или перед университетской библиотекой. Будто вынули из них что-то.
Фима стал высматривать своих.
Кто теперь здесь, в толпе расхристанной – свои? Много ли осталось? Юрка сказал: поговорил со всеми. Но ведь пятерку, из-за которой закрыли Стяг, остальные ненавидеть должны.
– Ты давай звони, приезжай. Что тебе там – ночь пути.
– Бог даст, все еще соберемся. Еще акцию не одну проведем.
– Твои бы слова…
– Сказали же вам: временно. Временно закрывают.
– Да, да.
– Да что вы тут лапшой своей трясете? “Временно”! Кончился Владычный Стяг, ясно?
– Ты думай как хочешь.
– Вот и думаю.
– Вот и думай.
– Хватит вам собачиться.
Поднял глаза и сразу увидел папашу. Тот стоял на крыльце штаба с Антоном, инструктором по рукопашке. Антон, видимо, только что показал ему: вон он, там, – и папаша мотал головой: вижу, вижу. Встретились взглядами. Отец помахал ему рукой, Фима нехотя ответил. Вызвали, значит. Не нужно было все же в анкете указывать.
Эти анкеты… бумажонки с длинным носом. Баба Настя как-то заполнила одну такую на школьном собрании. Папашка, слава богу, на собрания не ходил. Рвался – но баба Настя ему запретила. Деньги носил, когда нужно было – на ремонт, на учебники, на подарки учителям. Сам созванивался с родительским комитетом, проносил кому-нибудь из них на дом. На собрания ходила баба Настя. Однажды во время контрольной классная просматривала анкеты – и вдруг на весь класс: “Бочкарев, а почему тут у тебя в графе “отец” прочерк? Он ведь у тебя жив? Зачем же – прочерк?” И все оторвали головы от тетрадей и посмотрели на него…
Сейчас Фима почувствовал себя как на том собрании. Не хотел, чтобы папаша подошел к нему в присутствии кого-нибудь из стяжников. Может, сообразит – не будет лезть, постоит в сторонке?
Зачем приехал? Не ко времени он.
Вчера сидел с Надей, свесив ноги в ночную пустоту. Давила тоска. Обидно было – за себя. Горька и непривычна была роль отщепенца. Но вера в большое будущее Стяга – эта вера держала, не давала сломаться. Все. Конец. Суета вокруг – как финальные титры фильма, которые никто не прочтет: жалкие, ненужные, торопливо пробегают они по экрану, когда уже включен в зале свет и хлопают сиденья.
– Адреса и контакты не растерять бы.
– Скачал кто-то на карточку в телефон.
– Да многие скачали.
– Ты что будешь остаток лета делать? Давай ко мне на дачу? У нас под Должанкой дача.
Кажется, только что, каких-то два дня назад, все было ясно до самого горизонта.
Был Стяг, был смысл, были люди, с которыми готов был идти в огонь и в воду за великое дело. И вот – ничего. Задремал, проснулся – а все украдено. Подчистую. И он стоит один в этой гудящей толпе посреди обворованного мира.
По-другому настроены, Юра сказал. О чем это он?
Пошел сквозь ряды, всматриваясь в лица, уловить пытаясь, как к нему теперь относятся. Странно: с ним здоровались по-дружески. Вдруг в этих рукопожатиях, кивках, похлопываниях по спине Фима уловил какой- то новый, чрезвычайно взволновавший его оттенок признания. Услышал:
– Прости, Фимка, вчера ляпнул, не подумав.
Кто-то схватил сзади за футболку. Димка Затулин. Обнялись.
– Как это, Дима? Почему? Из-за часовни?
Дима аж дернулся, будто в сотый раз пришлось отвечать на глупый вопрос:
– Да нет же! Давно все было решено. Еще до этих сборов.
– Как? Откуда знаешь?
Кто-то проходивший мимо толкнул их, они отступили в сторонку.
– Ты слушай. Вчера нас в темную посадили, часа полтора прошло, вдруг выпускают.
Общее построение. Наших только на трассу вывезли, вал разравнивать повезли, и тут же развернули. Сам приехал, куратор.
– Шульга? Евгений Васильевич?
Дима кивнул, спросил:
– А ты где был?
– Как вас увезли, я ушел. Да не важно. Дальше.
– Ну, построили, Евгений Васильевич выступил – мол, надежда нации, всяко-разно – в общем, сказал, что Стяг решено временно закрыть. Сто раз повторил: временно.
Просто сейчас так нужно, говорит, момент такой. Неблагоприятный. Вы, говорит, извините, что хотя бы до конца сборов не дождались. Его неожиданно на другую работу переместили. В общем, он не может это оставить в подвешенном состоянии, так сказал. Должен был сам.
– Что сам?
– Закрыть нас должен был сам. Чтобы, в общем, не оставлять. В подвешенном состоянии.
Подошли Женя Супрунов и Демин с Чичибабиным. Поздоровались. Дима продолжил:
– Когда Шульга это все сказал, хай поднялся, конечно, – Дима ухмыльнулся. – Я думал, соратнички порвут нас прямо там на британский флаг. А он ничего и не слыхал про часовню. О чем это они, Тихомирова спрашивает, о какой часовне? А Тихий ему что-то на ухо. Видимо, “потом расскажу”. Ну, и все все поняли. Не бараны. Никто никуда и не докладывал, ясно? Это нас пугали. Чтобы, в общем, обстановку подготовить.
Фима обвел взглядом ребят.
– Кто-то слышал, родоки чьи-то в курсе, тут, в “Казачке”, турбазу будут открывать, – хрипловатым своим голосом сказал Демин. – С пейнтболом.
Голоса вокруг стихли. На крыльцо вышел Шульга, остановился, улыбаясь в пространство перед собой. Высокий, плечистый, излучающий успех и уверенность.
Френч песочного оттенка с темными подпалинами на рукавах и по бокам удивительным образом соединил гламур и казарму. В прошлом году приезжал к ним в этом же френче. За Шульгой вышел Тихомиров, встал рядом.
Фима всматривался в темноту дверного проема за их спинами, ожидая, что сейчас появится отец Михаил. Но его почему-то не было.
– Вот смотрю я на наших ребят, Прохор Львович, – звучно сказал Шульга, – и переполняюсь уверенностью в завтрашнем дне. – Тихомиров качнулся на носочках, энергично забросил руки за спину. – Все же правильная у нас молодежь, чистая, сильная! – продолжил Шульга. – С такой молодежью мы поднимем Россию с колен, непременно поднимем. С такой молодежью мы горы свернем!
Женя, молчавший до сих пор, шагнул вперед.
– Сказать ему хочу.
Фима заступил ему дорогу.
– Что сказать, Жень?
– А какого… почему они с нами так, Фима?
