чему. Да уж, параноикам в сторожах не скучно. Взрослый дядька, а вон, раскорячился, как амбал- пэтэушник”.
В следующее мгновение отец выкатил свою тележку прямо за спиной у Ефима. Фима вздрогнул от неожиданности и пошел в сторону охранника, стараясь двигаться быстро, но непринужденно. Охранник и не думает посторониться. Загородил проход.
Сзади заскрипели колесики тележки.
– Ефим?
Поравнявшись с охранником, Фима обошел его сбоку, задев плечом оттопыренный локоть.
– Эй! – уже в спину.
И папаша, отрывисто так, по-птичьи:
– Ефим!
Охранник догнал, потянулся к нему.
– Молодой человек!
Фима побежал. Кого-то чуть с ног не сбил, ему бросили вдогонку: “Охренел!” Зацепил пустую тележку, она с треском врезалась во что-то. Пролетел мимо кассы.
– Стой!
Люди плетутся к выходу.
Как в лыжном слаломе – метнулся налево, направо. Подошвы по полу пищат. Обежал всех, к двери подскочил. Вылетел на улицу и бросился по Пушкинской в сторону дома.
Со свету казалось – глубокая ночь уже, темнота вокруг. Народу как назло. “Вот ведь придурок!” Сзади топали казенные ботинки. Охраннику легче бежать. Люди, которых обегает Фима, останавливаются, оглядываются и, увидев, что за ним гонится человек в форме, отступают в сторонку. Так и нагнать может.
Фима свернул в арку проходного двора. Кот прыснул из-под ног, зашипел. Не успел Ефим пробежать арку, в ней уже гудит топот преследователя – близко совсем.
В дальнем конце двора хитрый проходной подъезд в старом доме – в парадное ведет узкий коридорчик с поворотом. Там всегда темь кромешная, лампы никто не вкручивает. В толстенной дореволюционной стене – глубокая ниша размером с окно.
Потому и бросился Фима в этот двор, вспомнил: в детстве, когда в казаки-разбойники играли, прятались там. Заскочишь, притиснешься в угол – и погоня пролетает мимо.
Пару раз всего успел сыграть – потом баба Настя запретила по улицам бегать: машины носятся, сбить могут.
Забежав в подъезд, Фима запрыгнул в нишу, прижался к стене и, сделав глубокий судорожный вдох, затаил дыхание. Через несколько секунд в подъезд вбежал охранник. Его массивная фигура стремительно вспорола темноту, готовая в два прыжка преодолеть коридор. И вдруг – остановился на полном ходу. Судя по звуку, ладонями в стену уперся. Запрыгнул в нишу и тут же, будто делал это не на ощупь, а при ярком свете, крепко прихватил Фиму за ворот.
Молчали. Два громких хриплых дыхания в темноте, короткая возня. Охранник спрыгнул вниз, увлекая за собой Фиму и чуть не повалив его на пол. Пошарил свободной рукой в темноте ниши – проверил, не бросил ли тут Фима украденное.
Ничего не обнаружив, потащил его во двор. “Медаль тебе дадут”, – улыбнулся про себя Фима, поглядывая сбоку на его серьезную физиономию.
Через двор Фима прошел без сопротивления. Но в арке, осознав, что его тащат обратно в супермаркет, заартачился. Сказал:
– Стой. Зря это… Не брал я ничего. Не от тебя убежал.
По-прежнему молча – посапывая шумно и играя желваками – человек в форме отпустил Фиму, обеими руками всего обхлопал, брезгливо помял карманы джинсов.
– Не брал, говорю, ничего. Дай выверну карманы.
С улицы в арку заглядывали прохожие. Некоторые замедляли шаг, чтобы разглядеть получше пойманного вора. Фима вывернул карманы.
– Видишь, ничего.
Склонив набок голову, охранник скривился в недоброй усмешке, окатил его презрительным взглядом. Ефим тоже усмехнулся, тем же взглядом ответил. Хотел сказать ему: “Извини, не видать тебе медали”. Охранник отступил на шаг и, размахнувшись, саданул Фиму кулаком в живот.
Екнув, Фима согнулся пополам и сполз вниз по стене. С ужасом почувствовал, как по щекам побежали слезы. “Этого не хватало!” Охранник отвернулся, спокойно достал сигареты, зажигалку. Прикурил, вразвалку пошел к подъезду, в котором только что выловил Фиму, – решил, наверное, обыскать там еще раз, подробней.
Тошнило. В животе лежал увесистый раскаленный булыжник. Почему-то громко гудело в ушах, и слюны во рту было столько, что не успевал глотать. Принялся сплевывать себе под ноги.
Сидя на корточках и дожидаясь, когда отпустит, когда исчезнет каменюка из живота, Фима старательно вытирал слезы, которые никак не хотели униматься. Вроде бы в душе ничего особенного: подумаешь, в пузо получил – а слезы бегут и бегут. “Так тебе. Нашпионился?” Кот, мягко покачивая хвостом, прошествовал через арку на улицу. “Интересно было? Так не насмотрелся, решил исподтишка. Чего нового увидел?” Следом за котом, по-прежнему вразвалку, прошел охранник. На Фиму не взглянул.
Посидев еще немного, Фима поднялся и вышел на улицу. Слезы – досадный триумф физиологии – унялись. Живот при ходьбе побаливал, и тошнота не прошла, но не сидеть же там до утра.
По улице катился все тот же ветреный вечер, вертел свой унылый калейдоскоп из летучего мусора и неприветливых лиц. Как ни уныл этот вечер, как ни прошит сквозной безнадегой, но сейчас предстоящая прогулка домой – возможность послушно превратиться в кусочек его калейдоскопа – показалась Фиме приятной, полной сладкого утешения; и даже ноющая боль в животе неожиданно откликнулась чувством странного, смешанного с отчаянием, удовольствия. “Все ясно наперед. Безнадежно – зато ясно”.
В фонарях, как в перевернутых алюминиевых гнездах, лежали сизоватые яйца ламп, светились еле заметно. На плечах бронзового Пушкина, как огоньки на крыльях самолета, мигали алые кляксы – отблески с неоновой вывески суши-бара, раскинувшегося у него за спиной.
– Ефим! Вот ты где!
Отец – взбудораженный, перепуганный – шаркает по тротуару. В руках пакеты из супермаркета. Цепляет их ногами, отчего идет, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.
– Подожди, сынок!
Фима развернулся, вошел обратно в арку и, быстро пройдя через двор, юркнул в проходняк. “Придется теперь весь квартал обходить. Раньше, чем к пол-одиннадцатого, не дойду. Баба Настя волноваться будет. Пусть он только сунется домой! Достал совсем!”.
Обошлось, домой папаша не явился.
А баба Настя в тот вечер действительно успела поволноваться. В квартире пахло корвалолом. Пришлось наплести ей про встречу с одноклассниками. Мол, те разговорились, кто куда поступает, – вот он и заслушался: говорят, на бюджетное с нормальными знаниями вполне можно поступить, не везде за взятки. Мол, задумался, не попробовать ли куда-нибудь, вдруг получится – не заметил, как время пробежало… Баба Настя, пропустив мимо ушей его байки про институты, молча вынула из шкатулки две тысячные бумажки и велела ему купить мобильник.
Так ни разу и не успела позвонить ему на этот мобильник…
Из ближнего подъезда вышла под ручку пожилая пара – слепой Андрей Петрович с женой. Неторопливо двинулись по двору. Тоже, как Фима когда-то, прогуливаются перед сном.
Поднявшись с лавки, Фима отправился домой.
Квартира, из которой месяц тому назад в торжественном возбуждении уезжал на сборы, встретила его тишиной и знакомым с детства затхлым запахом старых шкафов.
Отличная отправная точка, лучше и быть не может.
Оглядел комнату – книжные полки, ковер на стене, кресло – ни за один предмет не цепляясь взглядом, пробегая торопливо. Не нужно ничего, все внутри. Стены, мебель, даже книги его зачитанные – это лишь декорация. Это может быть любым.
