Этого может вообще не быть. Вспомнил, что где-то в тумбочке должно лежать завещание бабы Насти. С ним надо было что-то сделать – папаша однажды промямлил насчет нотариуса.
Поморщился дурацким этим, посторонним мыслям.
Завтра обзвонит ребят. Завтра станет ясно, сколько их осталось, настоящих стяжников.
Помолился и лег спать.
Глава 6
Женя Супрунов взобрался на тополь невдалеке от въезда, навел бинокль на КПП.
Клетушка, залитая светом всех четырех ламп, просматривалась насквозь, как аквариум. Женя спустился через минуту, сказал:
– Я сначала не понял, потом присмотрелся. Там тот дедок, который технику караулил возле часовни. Щеку греет, аж пар валит.
– Какой еще дедок? – удивился Слава Лаполайнен, Лапа.
Лапа был единственный, кому, не удержавшись от запрета, стяжники присвоили-таки прозвище. В силу очевидной затянутости его фамилии, а еще потому, что Станиславов в Стяге было целых пять.
Фима объяснил Лапе, что за дед.
– Может, тихо пройдем? – предложил Витя Кочетков.
– Нет, – сказал Фима. – Прятаться не будем. За своим пришли. Узнаем заодно, вдруг кто в расположениях остался, кроме Антона.
Вороток не понадобился, дверь оказалась не заперта. Вошли трое: Фима, Женя Супрунов и Ким Олейник из “Александра Невского”. Похрапывая рвано, будто азбуку Морзе выводил, старик спал на толстенной стопке из десятка матрасов, которые он перетащил из ротных спален. Вчерашний КПП Владычного Стяга, где дневальным разрешалось две вещи – читать жития святых и делать спортивные упражнения, – успел стать обычной казенной проходной: потертый термос, газета с кроссвордами, хлебные крошки на столе. Пахло рыбными консервами и перегаром. Рации, по которой каждый час дневальные связывались со штабом в Любореченске, не было.
Разбудили. Дед сел, матерясь с перепугу. Опуская ноги на пол, цокнул о плитку нестриженными желтыми своими ногтями. Судорожными движениями, хватая попеременно то одной, то другой рукой, пытался содрать надвинутую на глаза спортивную шапку и только глубже ее натягивал. Ким помог ему снять.
– Что вы тут делаете, дедушка? – спросил Фима.
– Ох ты еханый бабай! – часто моргая, старик оглядел их, узнал Фиму. – О! Так вас же вроде повыгоняли? Вернулись?
– Вернулись.
– Не предупреждали меня, – он опустил задравшуюся майку. – Не предупреждали. И среди ночи опять. Че среди ночи опять, мать вашу так?
– Вы б не матерились. Негоже в ваших-то летах. Так что вы тут делаете?
Старик развел руками:
– Дак я тут в округе много чего сторожу. Все, кому чего посторожить надо, – ко мне. Больше оно и некому, что в Ольховке, что в Костюково. А в “Казачке” я лет десять сторожил, при Борьке еще. Позвали вот. Вы чего по ночам-то шастаете? Не предупреждали, – старик выпятил в задумчивости нижнюю губу, головой тряхнул решительно. – Мне доложить тогда нужно. А как же? Хозяевам доложить, по форме.
Демин вынул телефонный шнур из гнезда. Выглянув наружу, Фима подозвал Затулина:
– Димон, посиди с дедушкой, у тебя хорошо получается.
Дима недовольно скривился, но все же без лишних слов зашел в КПП.
– Из наших сколько человек на территории? – спросил Фима загрустившего старика.
– Ну дак… вроде один… Если не понабежало…
– Антон?
– Я имени не спрашивал.
Гавка выбежал из парка, по своему обыкновению оглушительно лая.
Ким шикнул на него, и пес выжидательно умолк. Вся энергия ушла у него в обрубок хвоста, который заметался, как какая-нибудь букашка, накрытая стаканом.
– Хороший Гавка, хороший.
Надели ему веревку на шею, завели на КПП. Он поскулил немного и улегся под турникет.
– Принимай, – сказал Ким Затулину. – Привяжи его тут от греха подальше.
Канистры с бензином, которые незаметно для деда-охранника они просунули через прутья ограды, решили забрать с собой и сложить на дальнем краю парка. Когда возьмут “уазик”, подгонят туда и загрузят спокойно в темноте центральной аллеи.
Бейсбольные биты перехватили посередке, чтобы не зацепить за что-нибудь ненароком. Попрыгали – проверить, не гремит ли у кого что. Нет, все в порядке.
– Телефоны? – напомнил Фима.
Все покивали: выключены. Включенный и переведенный на виброзвонок телефон остался только у самого Фимы – для связи с Затулиным.
Быстрым шагом, на ходу выстраиваясь в колонну по два, двинулись на огоньки корпусов, тлевшие за деревьями. Над головами сомкнулись ветви.
Так они начнут.
Сладкое чувство единения с товарищами переполняло Фиму. “Боевое братство”, – вертелось у него в голове. Пусть неточно, но другого слова он не смог подобрать.
Да разве в словах дело? Фима знал, что это же самое чувство бережно несет в себе каждый из пятнадцати стяжников, шагающих сейчас навстречу общей судьбе под живым лиственным сводом.
Рядом с Фимой шел кто-то из “Пересвета” – то ли Антон, то ли Максим. Он не стал всматриваться, ни к чему. Самые надежные здесь. Избранные. Кто бы ни шел рядом, на него можно положиться с закрытыми глазами.
Через какое-то время канистры хором забулькали: раскачавшись, бензин стал биться в задраенную горловину. Интересно получилось – то, что хором, одновременно.
Сложили канистры под приметное, с изогнутым стволом, дерево. Дошли до конца аллеи и остановились.
Встали в круг, перекрестились. Вполголоса начали читать “Перед сражением”.
Древесный шепот мягко стекал сверху, смешивался с их голосами. И когда ветерок чуть сильней ворошил ветки, слова молитвы совсем сливались с этим шумом, и в какие-то моменты Фиме казалось – это стяжники, их голоса на самом деле рождают каждый звук в этой ночи: и шорох листьев, и лягушачий квак, и нежные выстрелы сучьев в черной глубине парка под лапами невидимых ежей. И весь этот мир возможен только лишь потому, что они стоят тут в потемках, тихо читая “Перед сражением”. Умолкнут – и мертвая тишина оглушит мир.
– Вооружи мя крепостию и мужеством на одоление врагов наших, и даруй ми умрети с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни во Царствии Твоем.
Фима был счастлив.
Перекрестились снова и вот теперь оглядели друг друга. Глаза соратников, еле различимые во тьме. Каждый всмотрелся в лицо каждому, наслаждаясь мужественным видом тех, кто готов быть оплеван, унижен и уничтожен ради того, чтобы показать всем: и тем, кому не хватает решимости, и тем, кому пока все равно, и тем прежде всего, кому стяжники готовы служить верой и правдой, под чьим началом готовы горы свернуть… О, скоро они явят себя, сотканные из правды и непреклонной воли святые отцы, скоро
