Леннокс явно смутился. – И я никогда раньше не слышала, чтобы человек мог прорыгать весь алфавит подряд.
Тут все расхохотались, но Ивлин неумолимо продолжала:
– Леннокс всегда веселый, он много шутит, и мне это в нем нравится, потому что он нас веселит. Но однажды Леннокс загрустил. Я заглянула к нему в комнату, а он сидел и плакал. Я спросила его, что случилось. Он смотрел на фотографии, где они с женой занимаются серфингом. Сказал, что скучает по морю. А я ему сказала, что он хотя бы видел море, а я – никогда. Я почти всю жизнь провела тут. И вскоре Леннокс отлучился тайком, а когда вернулся, принес мне ракушку. Он велел мне приложить ее к уху: если мне захочется услышать шум моря, достаточно приложить раковину к уху и прислушаться. Теперь всегда, когда мне становится немножко грустно, я прижимаю раковину к уху, закрываю глаза и прямо тут, в вагончике рядом с мамой, воображаю, будто я перенеслась на пляж, ноги зарыты в песок, волны грохочут, на мне купальник, я уже десяток песочных замков построила, а там, на волнах, – Леннокс с женой. Спасибо тебе, Леннокс, за то, что подарил мне море.
Корделия утерла глаза: ее маленькая дочка, живя постоянно при заводе, была лишена стольких детских впечатлений. Келли тем временем зааплодировала, и все присоединились к ней.
Леннокс откашлялся:
– Ох, нелегко мне придется!
И правда, это было не так-то легко, но ничего прекраснее этого я не видела: полная комната людей, рассказывающих о своем товарище столько хорошего, и благодаря этим рассказам я стала понимать Леннокса: да, он все время ерничал и изображал беззаботного придурка, но он был добр. И вот еще о чем я задумалась: у Леннокса, значит, была жена. Где же она? Что с ней произошло? Чем он заслужил Клеймо? Вчерашняя реакция Моны научила меня: такой вопрос не стоит лишний раз задавать. И все же мне очень хотелось знать, каким образом каждый из собравшихся здесь стал Заклейменным, – особенно мне хотелось знать о родителях Кэррика.
Настал момент, когда о Ленноксе высказались все, кроме Кэррика и меня.
– Ну что ж, – подытожил Бахи. – Селестина, ты у нас со вчерашнего дня, так что от тебя панегирика Ленноксу мы не ждем, – тебе еще предстоит освоиться с его очарованием.
Снова общий смех.
– Кэррик никогда не участвует, – шепнула мне Мона, словно он тут пробыл больше двух недель.
– Погодите! – вмешался вдруг Кэррик, и все удивленно смолкли. Он расцепил скрещенные на груди руки и отлепился от стены. Впервые я видела его смущенным – он странно перебирал пальцами.
– Супер, – пробормотала Мона.
Он сердито глянул на нее и запихал руки в карманы.
– Вот что, Леннокс, – заговорил он, стесняясь, глубоким серьезным тоном. – Мы действительно знакомы всего две недели, я мало о тебе знаю. Практически ничего.
– Очень трогательно, – заметил Леннокс, и ему ответили смехом.
– Но мне понадобилась твоя помощь. И ты оказался рядом. Дахи позвонил мне, действовать надо было срочно. А поскольку лицами этих двух идиотов, – он указал на Фергюса и Лоркана, – оклеен весь город, помочь мог только ты. И ты поехал со мной вместе за той, – он глянул на меня, сердце забилось, бабочки в животе, – кто так важен, – сердце громче, громче, – для дела Заклейменных.
Мона громко цокнула языком.
– И я никогда не смогу как следует отплатить тебе за это.
Я почувствовала, как таю под пристальным взглядом Кэррика, но неисправимый Леннокс вновь убил торжественность момента:
– Возьму наличными.
И снова общий хохот.
– Давайте воздержимся от обсуждения какого бы то ни было «дела», – нервно перебил Бахи. – Нас интересует только одно дело: у нас есть повод для праздника, о котором мы узнали только вчера.
Свет вдруг померк, запели «С днем рожденья тебя». Келли, которая раньше сидела со мной и каким-то образом ускользнула незамеченной, вынесла из кухни огромный торт с восемнадцатью свечками. Вокруг нее скакала, распевая и облизываясь, Ивлин. Доскакав до меня, малышка запрыгнула мне на колени и помогла задуть свечи.
Всего день тому назад я говорила себе, что никогда больше не стану загадывать желания – и вот загадала.
– Большое спасибо вам всем! – сказала я, сияя.
