оглянулась на стражей, увидела, как они смеются над нашими раздорами из-за этих жалких тряпок. Кулаки у нее сжались.
– Вы хотите, чтобы они смеялись над нами?
Она покачала головой.
– Но вы сами даете им повод, – продолжала я, чувствуя, как во мне закипает гнев.
– Ты – Селестина Норт, – сказала эта женщина.
Это заинтересовало даже ту, более толстую, она тоже обернулась ко мне.
– Мне это не годится, – прорычала она, сжимая грубыми пальцами комбинацию. – Это на нее.
– Мне в обтяжку, можно разглядеть, что я ела на завтрак.
– А я и через голову не натяну. А ты схватила на два размера больше, чем тебе нужно. Головой подумай!
– Плевать! Я первая взяла.
Да уж, стражи могли повеселиться: женщины спорят за жалкие обрывки красной материи, только чем стыд прикрыть. Но теперь и ссорящиеся поняли, что над ними смеются, и это положило конец спору. Теперь они на одной стороне.
– Нужно сотрудничать, – тихо подсказала я.
– Не шептаться, Норт! – прокричала начальница, сделав шаг в мою сторону. Я не оборачиваясь продолжала негромко инструктировать спорщиц:
– С той минуты, как нас загнали сюда, мы – подруги. Мы все на одной стороне. Мы против них, а не против друг друга.
Я забрала у толстухи комбинацию.
– Вот, растяните ее. – Засунув руки вовнутрь, я развела их, натягивая тонкий хлопок. Потом еще и коленом нажала, чтобы сильнее растянуть. Растягиваясь, материя из красной становилась розовой. Я протянула эту комбинацию более худой женщине. – А большую отдайте ей.
Она подумала и со вздохом отдала. Обе уставились на комбинации, которые им достались, точно двое обиженных детей.
– Улыбайтесь! – уже веселее сказала я.
– Что? – Обе не поняли.
– Выше нос, давайте пройдем через это и сохраним достоинство.
Они вскинули голову, их примеру тут же последовали соседние ряды, дальние. Такая демонстрация солидарности быстро стерла усмешки с лиц стражниц.
Заверещали свистки, опять нам пришлось прикрывать уши. Нас погнали как скот, несколькими длинными цепочками по одному человеку, один ряд от другого отделялся длинными столами для разделки рыбы. Я оказалась позади Лиззи. И бывшей стражнице Карен тоже пришлось построиться – и в путь, каким бы он ни был, – она-то знает, что нас ждет, бледна, растеряна, едва не блюет.
Рядом со мной, в соседнем ряду, тихо плакала старуха. Плотно облегающая комбинация лишила ее достоинства, скромности, свисала дряблая плоть, варикозные вены выставлены напоказ. Женские тела распирали комбинации, слишком пухлые груди, попы и бедра по предела натягивали ткань. А миниатюрным женщинам, наоборот, пришлось подвязывать лямки наверху, резинки в нижней части затягивать, чтобы хоть как-то укрыться. Каждая из нас полностью на виду. Вот девочка, на вид ей нет и шестнадцати лет (хотя по паспорту есть, конечно, раньше этого возраста не клеймят), пытается ладонями, скрещенными руками укрыть свое созревающее тело, лицо полыхает стыдом.
Мы, женщины, одеваемся на радость себе, прячем несовершенства, подчеркиваем все лучшее. Одежда – наше продолжение, отражение наших мыслей и чувств. Теперь с нас сорвали одежду, мы практически обнажены, все детали, все, что мы хотели бы скрыть, все, чего стыдимся, те образы самих себя, которые никому не хотим предъявлять, – все напоказ. Даже если кто-то не стыдится своего тела, одинаковая для всех одежда сама по себе унизительна. Нас лишили индивидуальности, уникальности. Показали нам, что между нами не делается различий, мы ничто, не имеем собственного значения. Не имена, а числа, жалкое войско человеческих изъянов.
И все мы хотели бы знать: к чему нас таким способом готовят. Что дальше?
Раздали шлепанцы, подошвы такие тонкие, что сквозь них ощущается холод глиняных плиток. Начальница прошлась вдоль ряда, осматривая нас. Остановилась возле меня, оглядела с головы до ног, сморщилась, точно почуяла вонь из канализации.
– Ты Селестина Норт. Любишь из себя вожака разыгрывать?
Я промолчала.
– Твой час славы настал, – злорадно продолжала она. – Выходи вперед.
Я двинулась между рядами, все смотрели на меня.
