– Еще одна просьба у меня есть. Исполнишь? Аслана своего хочу обратно.
Посмотрел старик на джинна – а тот уж иссиня-белый. Ладно, думает, последнее, что прошу, потом скажу – пусть уходит на все четыре стороны.
Тот поглядел печально:
– Твоя воля – моя воля.
Но ничего не случилось.
Только уж совсем вечером в калитку постучали. Открыл Лом-Али – а там стоит высокий парень с рюкзаком, одетый по- городскому. Старик долго его разглядывал, пытаясь понять: кто это, может, из хозяйкиных племянников кто приехал навестить?
А как посмотрел в его глаза ясные – так и понял.
– Аслан… – не выдержал голос, сорвался.
– Что такое, отец? Смотришь на меня, как будто призрака увидел.
Обнял его Лом-Али – так бы и не отпускал больше.
А Аслан смеется:
– Ты меня обнимаешь, дада, будто я с войны приехал, а не с учебы…
Так и вернулся сын Лом-Али домой. И даже не заметил, что дом не тот. А в селе и не удивились, что парень жив. Видно, так джинн все подстроил. Старик его долго благодарил. А тот нахмурился что-то и обратно в лампу залез. Лом-Али бы его оттуда вытащил – да только не до того стало. Пытался сына на работу устроить – а какая тут работа… Надо было плюнуть, отправить его в столицу, раз уж ученый, – да только никак не мог старик с ним расстаться. А Аслан по селу ходил, с людьми разговаривал и все мрачней и мрачней становился. И раз пришел Лом-Али домой – а сын его уходить собрался. В горы.
– Куда в горы? – всполошился Лом-Али. – Какие горы, сынок, да ты в своем уме? Ты хоть знаешь, кто по тем горам ходит? Звери, не люди. Не та война сейчас, сын, не надо тебе туда…
– А тут люди разве? Посмотри, что творится, – а никто и пальцем не пошевелит…
И кричал, и умолял старик, и за руки хватал, а только известно: юношу дома удерживать – все равно что огонь упрашивать не гореть. Во второй раз лишился сына Лом-Али, да только теперь было еще горше. На джинна он и смотреть не мог больше.
А через несколько дней и за самим стариком приехали. Сидя в «уазике», он гадал, куда его везут. Оказалось – в грозненский участок…
Вечером пришел допрашивать большой начальник. Вежливый, морда лоснится, звездочки на погонах светятся. Лом-Али того начальника знал, когда он еще пешком под стол ходил. Тот и об этом вспомнил:
– Дада, – говорит, – что происходит? Что за вещи о тебе в селе рассказывают? Говорят, дом ты себе решил построить…
– Решить-то решил, а только вы опять его с землей сровняли…
– А другие говорят: Зейнаб молоденькую сглазил, чтоб другому не досталась. Не стыдно в твои-то годы? С ведьмовством связался? Сам же знаешь – это теперь дело подсудное. И на дом откуда у тебя деньги? Племянника у тебя нет никакого, я же проверял… Кругом ты одинокий, дада, как тебя не пожалеть? Давай договоримся – ты мне скажешь, где деньги брал, а я тебя отпущу – к чему твои седины позорить?
Смотрел-смотрел на него Лом-Али. А потом кивнул на лампу, что на столе стояла.
– Потри ее как следует. Выйдет джинн, с ним и будешь договариваться.
Начальник пятнами пошел.
– Значит, вот ты как. А я-то с тобой по-доброму. Ну учти, я и по-другому могу…
На счастье Лом-Али, дверь распахнулась:
– В мэрию требуют нашего одержимого.
Так его и ввели в главный зал. Провели между креслами: с одной стороны старики сидят, с другой – муллы, те, что джиннов изгоняют.
– Вот, – говорят, – Лом-Али Мусаев, одержимый джиннами.
И поставили его посреди зала, будто пугало какое. Сам старик наказал себе: про джинна больше не болтать. Сам он хорошего вроде хотел – и такое получилось. А если кто-то вроде того начальника лампу старую заполучит – что это будет?
Молчал Лом-Али, пока старейшины его стыдили и пока муллы, выступив, суры читали. Только на одну секунду не выдержал он, подумал: да хоть бы мне сквозь землю провалиться, чем так позориться.
И только подумал – а уже сидит на дне колодца. По стенкам мокрицы ползают, а напротив джинн сидит.
