мылтыки и станут молить своего Магомета, чтобы вы не обратили взгляды в сторону их укрывищ!
«А я больше не «нэарэ» - молодой человек», - отметил Белых. Теперь грек называл его «кирие» - «господин», «владыка». Воистину, доброе слово и автомат могут растопить любое сердце...
- Красиво излагаешь, дядя Спиро, - усмехнулся офицер. Ну как объяснить старику, что нет у царя Николая двух сотен боевых пловцов? Даже двух десятков нет.
«...ничего, еще не вечер...»
- А насчет султана - прикинем. Мысль интересная.
- Командир, тут еще люк! Канатный ящик, чи шо...
Белых обернулся. Гринго растаскивал тюки, наваленные перед грот-мачтой. Страхует его Змей с АДС-ом. Мичман Кокорин верен себе: на автомат навешано все, что только предусмотрели конструкторы. Глушак, коллиматор, ЛЦУ на мушке... Змей обожает внешние эффекты - вон, и боевой нож на американский манер, ручкой вниз, на груди. Нож у него особый - увидев такой, Рэмбо удавился бы от зависти. Змей специально ездил в Златоуст, лично делал заказ тамошнему знаменитому кузнецу. Ждать пришлось полгода, обошелся нож в полтора немаленьких месячных оклада, зато лезвие, все в разводах дамаскатуры, рубит строительные скобы.
Гринго оттащил в сторону последний мешок, взялся за рым, вделанный в крышку люка и вопросительно глянул на напарника. Змей коротко кивнул и извлек из кармашка на разгрузке «Зарю». Гринго рывком откинул крышку, откатился и встал на колено, ловя стволом проем люка, Змей сорвал кольцо и швырнул шипастую сферу в черноту. Грохнуло; палуба затряслась, из люка выметнулись клубы белого дыма, и тут же, перекрывая остальные звуки, раздался контральтовый женский визг и многоэтажные матерные ругательства, употребляемые без малейшего намека на чужеродный акцент...
I
За нами торжественная линия парусных линкоров Черноморской эскадры: «Великий князь Константин", "Двенадцать апостолов", "Париж", "Три святителя", "Варна". За ними - "Селафаил", "Уриил", "Ягудиил", "Императрица Мария", "Ростислав". Дальше, на фоне фортов, чьи пушки перекрывают вход в древнюю Ахтиарскую бухту, фрегаты - "Кулевчи", ""Мидия", "Сизополь". У самых бонов лениво дымит «Громоносец».
Любимое мое занятие в свободные минуты (коих не так много) - рассматривать этих красавцев, увы, уже обреченных неумолимой поступью технического прогресса. Меня завораживает этот лес мачт, переплетение снастей, реев, за которым порой не видно противоположного берега. И всякий раз я даю себе слово под любым предлогом напроситься в гости на один из парусных линкоров.
С берега, со ступеней Графской пристани, сложенных из белого инкерманского камня, на нас смотрят тысячи глаз. Здесь с утра до ночи полно народу: рубахи солдат, матросские робы, пестрые платки баб, торгующих бубликами, таранькой и горячим сбитнем из огромных медных самоваров. Они жадно рассматривают наши корабли; и стоит кому-то помахать с борта рукой, как вся Графская пристань разражается приветственными воплями, вверх летят шапки и бескозырки.
Я был на берегу всего раз, на следующий день после нашего прибытия в Севастополь, когда Зарин со старшими офицерами поехали представляться севастопольским властям. Взяли и меня; в приватном разговоре Зарин попросил не распространяться, кто я на самом деле. Мол, там видно будет - а пока меня представили инженером, наблюдающим за механизмами летательных машин. Эссен настрого велел своим подчиненным-авиаторам следить за речами и не злоупотреблять визитами в город. Особенно досталось Лобанову-Ростовскому, как самому невоздержанному на язык.
Принимал нас князь Александр Сергеевич Меншиков; правнук петровского фаворита и бывший морской министр прибыл в город сравнительно недавно. Он состоял чрезвычайным послом в Константинополе, но с началом войны решил вернуться в
