Слава богам, брат – не убийца, не его руки смастерили имеющего душу. Идола, вылепленного Олджуной в беспамятстве, Атын, видно, впрямь нашел в березовой роще у Диринга. Зачем-то шастал в нехорошем месте… А что значит его оговорка об уходе из долины? О нынешней поездке молвил или о чем-то другом? Не примется ли, вернувшись, снова пытать, куда подевала Сата? С Атына станется и поколотить, как раньше, по-братски, за нечаянный обман. За подсунутый в кошель камешек из пещерной стены.
Атын начал напоминать своего крутонравого отца, подтверждая присловье: «Живущий с кузнецом делается кузнецом». Горн и наковальня священны, с ними связано столько всяких примет! К примеру, кто посмеет сесть на наковальню, у того на седалище выскочит чирей. Стука-бряцанья кузнечных инструментов и шума раздуваемых мехов боятся не только злые духи, а и люди с худыми помыслами. Но не скажешь, будто огненное ремесло пробрало кузнецов до грозного жара. Все они веселы, любят пошутить и не кажутся грубыми, как железо. Все, кроме дядьки Тимира.
– С воздухом разговариваю, – раздался обиженный голосок Айаны. Она уже отгоняла скотину на берег. – Кличу тебя, а ты не слышишь.
– Прости, о своем задумалась, – Илинэ вернулась на лед озера из путаных мыслей-дорожек.
Подружки привели коров в загон для кормежки, вырубили для них шмат сена с южного бока ближнего зарода, откуда реже приносит вьюги и снег. Пока то да се, справились с дворовой работой не скоро.
Надвигалась метель, в горах засвистели ветра. Илинэ уговорила Айану переночевать. Близнецы знают, где сестренка, а если встревожатся, придут и убедятся, что с ней все в порядке.
Возле дверей юрты сидела четырехглазая собака Эмчиты. Дома в гостях, кроме знахарки, были Отосут и Нивани.
– Пурга близится, – подтвердил шаман опасения Илинэ.
Отосут засуетился.
– Переждем, – успокоил Нивани. – Недолгой будет.
Эмчита, помедлив, продолжила начатый ранее разговор:
– Кроме огненных поводьев Сюра, у женщин есть еще один сокровенный луч. Он тоже солнечный, но вместе с небесной силой в нем горит сила материнского духа Земли.
– К чему женщине лишнее? – обронил травник.
Уловив оттенок пренебрежения в его голосе, знахарка молвила все так же серьезно и ровно:
– Конечно, не у всякой ярок этот дополнительный луч. Сила его щедра лишь у тех, кто отмечен любовью.
– Ты говоришь так, будто мужчина неспособен любить, – усмехнулся Отосут.
Эмчита повернула лицо к окну, словно узрела за ним, как пурга взметает сугробы:
– Небесный дух любви открыт всем душам. Светел любящий человек. Но только любовь женщины способна наяву воспламениться священным огнем.
Отосут недоверчиво вздернул плечами:
– Ни разу такого не видел.
– И не дайте боги увидеть, – спокойно сказала Эмчита. – Женщина, обладающая джогуром любви, призывает небесный огонь лишь в том случае, когда тем, кого она любит, грозит беда.
– Такая женщина – удаганка? – спросил Нивани.
– Каждая, в душе которой силен луч матери-Земли, – по-своему удаганка, – улыбнулась Эмчита.
Нивани пробормотал:
– Вот почему удаганки считаются сильнее шаманов…
Лицо знахарки насторожилось: сквозь вой ветра донесся лай Берё.
– Впущу пса, – Лахса направилась к двери.
– Погоди, – остановила Эмчита и прислушалась. – Он лает на человека.
– Мальчики приехали! – Лахса снова кинулась к выходу.
Слепая на удивление прытко изогнулась, поймала хозяйку за рукав:
– Постой же! То другой лай…
– Опасность? – встрепенулся Отосут.
Знахарка качнула головой, и все замерли в испуге.
«Мальчики! – заполошно вскричало сердце Лахсы, отдаваясь болезненным стуком в висках. – Неужто четырехглазый пес почуял дурное?» – и беспокойная память ее побежала назад, в день отъезда Атына и Дьоллоха.
…Вгорячах залетев в кузнечный двор, Лахса увидела на снежном пригорке глиняного болвана с лицом старейшины. Нечего было
