были на выданье две девушки – родная и приемная.
Лахса резко закашлялась. Ах, что ты будешь делать с этими сказками! То сироты в них со злыми мачехами, то приемные дочери… Не затеребить бы больное!
Но Илинэ сидела спокойно. Продолженья ждала.
– К родной дочке-красавице старики относились так, будто им сквозь нее солнце светило. Приемную же, дурнушку, еле выносили. Парню поначалу тоже первая глянулась, однако не забыл отцова наказа, улучил время подсмотреть за девицами. Приметил, что красавица мочится тихо и каплями, а дурнушка с шумом и кипящею пеной. Посватался ко второй. Стали молодые жить-поживать, наплодили кучу детей. Чужеземец научил людей саха кое-чему из того, что умело его восточное племя. И сам здесь разному хорошему научился.
– А с красавицей что потом было?
– Отвергнутая дочь сказала родителям: «Постройте мне дом на сваях. Буду жить одна». Сладили ей такую юрту. Носили туда пищу, а девушка и не выходила наружу. Зимою, в Месяце кричащих коновязей, когда луна была на ущербе, заметили стариковские работники черного человека, что забирался по лестнице в дом на сваях. Во дворе у коновязи обнаружили коня пепельной масти с лысиной на лбу. А наутро красавица исчезла. Осталась ее юрта, как пустой арангас. Видно, взял себе девушку демон. С тех пор люди саха не играют свадеб при ущербной луне. Дурным знаком считается. В такое время всегда что-то не так…
Стукнула дверь. Дьоллох вернулся.
– Ну что? – кинулась к нему Илинэ. – Подлечил тебе зуб Атын?
Брат удрученно покачал головой:
– Забыл я про него.
– Про Атына забыл? – удивилась девочка.
– Про зуб. – Дьоллох покосился на Лахсу. – Уже не болит…
Подмигнул сестренке – пойдем, мол, что-то скажу. Слух у Лахсы тонкий, перестала шкуру скрести, посунулась ближе к занавеске.
– …и предупредил, чтобы мы больше к нему не приходили, – шептал Дьоллох за ровдугой. – Даже за порог Атына не выпустил.
– Почему?
– Не знаю.
Подслушивающая Лахса неловко дернулась. Полоснула острой зазубриной скребка повдоль мездры и порвала тонкую шкуру.
Вот оно, что чуяло сердце! С утра изводилось-маялось, ожидая чего-то подобного… И словно в бегучую реку погрузилась женщина во вчерашний день, о котором всю ночь передумала. Каждую мелочь из корней памяти вынула, вертела события дня так и этак, а ничегошеньки не понимала.
…Вчера Лахса хотела высказать Уране выстраданное. Не сразу, конечно, после угощения, после всего. Молвить как бы между прочим, веско, значительно, в глаза глядя, чтобы гвоздями вбились в голову кузнецовой женки горькие слова: «Ну что, Урана. Не я родила Атына с болью и кровью. Но поймешь ли, с какою болью и кровью отдираю его от себя? Будто собственной печени кусок. Ведь мальчик-то мне, Урана, больше сын, чем тебе».
Пока Лахса, держа Атына за руку, шла ко двору ковалей, запальчивость ее достигла остервенения и вскипела пузырями, как суп в забытом над огнем котелке. Пуще всего в бурливых мыслях страстно лелеялась блажь круто развернуться и бежать обратно домой. А там собраться резво, да и махнуть всей семьею подальше от Элен. Исчезнуть с глаз долой, и чтоб ни слуху ни духу… Вместо этого Лахса, еле стреножив себя, изобразила радость перед выбежавшей навстречу хозяйкой. До ушей растянула диковатую, должно быть, улыбку.
Тут-то и началось. Первое, на что наткнулись проницательные глазки Лахсы, – кровоподтек на переносье Ураны. Искусница умело его подмазала подобранной под цвет кожи глиной, а все равно было видно. Потом Лахса забыла о своем склабящемся лице, оторопев от неожиданной худобы кузнечихи. В последний год не часто встречались, но не примечала, чтобы платье на Уране, прежде дородной и статной, висело, точно на шесте.
Но даже не это потрясло больше всего. При взгляде на сына мерклые глаза женщины ожили, вспыхнули ярко, лучисто, отощалые руки простерлись к нему, и вдруг на полпути опали бессильно, не решились обнять. Никогда не видела Лахса Урану такой жалкой и потерянной. Поэтому всякая несбыточная блажь и заготовленные веские слова лопнули в Лахсе, как те же пузыри в котелке, снятом с огня.
Атын тоже чувствовал неладное. Когда Урана сказала, что Тимир где-то рыбачит, мальчик серьезно, по-взрослому, кивнул. Не
