У звезд холодные пальцы

Будто давно, осипло и безнадежно, плакал брошенный кем-то ребенок. Отчаянная его тоска взволновала ветер, гуляющий в вершинах деревьев. Эхо чуть гнусаво повторило плач-вой в полную силу своего невидимого горла, опрокидывая звуки в ущелья:

– У-у-у-о-о-о-о-х-х-а-а-а-а, у-у-ух-у-у!

Чужак трубил все громче и все выше задирал голову. Воющая песнь тоже взлетела вверх, но не выдержала высоты. Перегнулась, но не сломалась и снова загудела внизу, как осиное гнездо, замирая постепенно… истончилась до зудящего комариного писка… истаяла до звука, недоступного неизощренному человечьему слуху.

Тянуть так долго, на одном дыхании, человек бы не смог. По коже Олджуны пробежали мурашки древнего ужаса, знакомого всем ступеням предков от самого первого колена.

– Ты – барлор! – воскликнула она, прозрев. – Ты – человек волчьего ветра!

Барро белозубо засмеялся.

«Теперь понятно, почему у него желтые глаза», – подумала Олджуна, дрожа, как лист на ветру.

«Когда-нибудь я спою ей сказание, слышанное от деда Халлердаха», – подумал Янгвард.

Знают старики легенду, что возникла на хребтине бесконечно дальних весен, беспредельно давних жизней и любви, предвечно юной. В то загадочное время было небо с хвост оленя, а земля размером с чашу, да летал над нею ветер, одинокий и певучий. Часто ветер пел в кручине, вихрем исступленным воя, что никто его не любит, что любовь нужна и ветру, ведь живой он, а не мертвый!

Слушал песню Вседержитель, лес великий создавая, и явил в тайге волчицу с золотистыми глазами, одинокую, как ветер.

Круг истек первотворенья. Девять раз луна всходила, и за это время стало девятиободным небо, а землица – восьмикрайней. В глубине таежных дебрей, в сердце дикого урмана зверь неведомый родился – ни пера на нем, ни шерсти, ни хвоста, а сам двуногий. Сел в траве новорожденный, поглядел в тревоге вправо – нет отца, лишь ветер воет. Посмотрел в смятенье влево – нет поблизости родимой.

Огорчился сиротина: как мне жить, родства не зная? Чьей взлелеян я утробой? Кто меня теперь прокормит, чтобы стал я сильным зверем?

Тут приблизилась к зверенку Златоглазая волчица с молоком в сосцах округлых. Рядом с матушкою нежной он взрослеть мгновенно начал. А потом пошли вопросы:

– Кто отец мой, где он бродит?

Мать ответила смиренно:

– Твой отец – певучий ветер, рыщет меж землей и небом.

– Что оставил он в наследство?

– Быстроту и тягу к песням. Это, сын, не так уж мало…

– Как мое в Срединной имя?

Гордо мать проговорила:

– Твое имя – Ветер барро! Барро означает – волчий!

– Почему на мне нет меха, а во рту клыков опасных?

– Чтобы стал ты человеком, и тогда все сам добудешь…

Весны минули по Кругу с той поры неисчислимо, и родов возникло много в гордом племени таежном, вольных стай народа барро. Взор в грядущее – орлиный, лошадей хребты крылаты, высоки костры и песни, на отточенные копья вражьи головы надеты! Разве кто сравнится с барро, храбрыми, как волчьи стаи, в племенах других ничтожных? Разве есть на свете песни, царственнее песен ветра?!

Домм девятого вечера. Язык плоти

После купания они отдыхали на песке. Жгучие поцелуи рдяными цветами распускались на холмиках грудей Олджуны. Такие же яркие цвели в тенистых ложбинках ключиц Барро. Украдкой она разглядывала сплошь сплетенное из мышц мужское тело. Ей нравилось, что в нем не было мягкой податливой плоти. Нравилось смуглое лицо, на котором сияли желтые глаза с золотыми ободками и зубы белые, как снег.

В ноздри бил дурманный аромат истомленной травы. Лес за спиной, полный неумолчного птичьего щебета и звона цикад, задыхался от зноя и не мог напиться горячим воздухом, опаляющим зеленую грудь.

Неожиданно этот непостижимый барлор привычным движением открутил, не глядя, еловую ветвь. Так он, наверное, сворачивал