первого дворника, в смысле, до утра, а потом все сначала. Пока он не сравняет счет и не обойдет меня хотя бы на пару очков.
Я, собственно, не против. Мне не надоело. Можно сказать, только вошел во вкус.
– Старуха с головой-городом была отличная, да? – говорит Нёхиси.
– Ага. Такая оригиналка: ничего на свете не боится, кроме города Нью-Йорка, где ни разу в жизни не была. С другой стороны, это же очень счастливая судьба: вбить себе в голову, будто умрешь только за океаном, в далеком Нью-Йорке, и чувствовать себя в полной безопасности во всех остальных местах… А как тебе облако из множества глаз?
– Да, неплохо. Очень мило с его стороны было появиться сразу после человека, поедавшего собственные руки.
– Он тебя впечатлил?
– Ну, получается, да. Он и рыцарь в доспехах из слизней, и гигантское тело, кое-как сшитое тонкими нитками и распадающееся на части. И заживо пожираемый свиньями дракон – вот где было душераздирающее зрелище. Вообще все эти химеры, порожденные человеческим страхом, вовсе не так забавны, как я представлял себе поначалу. Скорее наоборот. Но оторваться все равно невозможно, такой разбирает азарт: что еще нам покажут?
– Есть такое дело, – невольно улыбаюсь я.
– Но самый ужасный был этот… – как ты его назвал? – бюрократ!
– Не бюрократ, а, наоборот, жертва бюрократии. Если, конечно, ты имеешь в виду ту неумолимо движущуюся конструкцию из свинцовых жерновов и кровавых бумажных колес.
– Ага. Особенно хруст, сопровождающий ее движение. Такой тихий и почему-то жуткий.
«Просто ты, дружище, никогда тараканов ногами не давил, – мрачно думаю я. – А то сразу опознал бы этот прекрасный звук».
Но вслух ничего не говорю. Нёхиси у нас, конечно, всемогущ и теоретически всеведущ. Но есть информация, от которой я предпочитаю его оберегать.
– Я раньше, получается, даже вообразить не мог, насколько непросто быть человеком, – говорит Нёхиси. – То есть, про беспомощность, неведение, беспамятство, боль тела, сон сердца и помрачение ума, конечно же, знал. И искренне сочувствовал, хоть и общеизвестно, что все эти неудобства – необходимые условия развития сознания. На определенном этапе без них не обойтись. Однако мне в голову не приходило, что в дополнение к выпавшему на их долю мучительному смятению бытия люди сами изобрели для себя столько дополнительных ненужных терзаний. Вот, например, бюрократия. Документы – это же просто бумага, на которой написаны слова, я правильно понимаю? Но при этом манипуляции с ними способны так напугать взрослого человека, достаточно мужественного во всех остальных вопросах, если вспомнить его силуэт. Немыслимо!
– Да ну, вполне себе мыслимо, – отмахиваюсь я. – Просто одна из составляющих все той же беспомощности. Или один из инструментов принуждения к ней? В общем, как ни назови, а… Ого, смотри! К нам приближаются сразу два хода, в обнимку. По- моему, просто отличная юная парочка. Как будем их делить?
– Сейчас мой ход, а значит, я выбираю! – оживляется Нёхиси.
У него такое лицо, что заранее ясно – не переспоришь. Да я и не собирался. Однако всем своим видом изображаю досаду. Просто чтобы его насмешить.
– А мне, значит, подбирать, что останется?!
– Именно.
– Эй, так нечестно!
Нёхиси надменно пожимает плечами и показывает мне язык. Надо же, как разошелся. Мне это, впрочем, на руку: обычно его приподнятое настроение, растянувшееся на целый вечер – примерно плюс один градус к среднемесячной температуре. В декабре это довольно важно.
– Ладно тебе, – снисходительно говорит он. – Я не буду жульничать. Не стану проникать в их потаенную суть, чтобы сделать правильный выбор. А просто кину монетку – при условии, что она у тебя найдется. В моих карманах, сам знаешь, ничего не задерживается надолго.
Еще бы! Поди задержись в карманах, где прорех больше, чем в небесах, и ведут они в такие интересные места, что будь я попавшей туда монетой, не удержался бы от искушения, провалился бы в первую попавшуюся бездну и укатился ко всем чертям. Ну или к ангелам. Никогда заранее не знаешь, кому ты полезней в хозяйстве.
Мои карманы, кстати, тоже дырявые. Тем не менее, разные мелкие предметы в них чаще появляются, чем исчезают. То ли я такой обаятельный, что они не могут пройти мимо, то ли просто безудержно алчный стяжатель, поди разбери.
Впрочем, неважно; главное, что монета – два цента, почему-то тридцать шестого года – там сейчас обнаружилась. А больше нам
