человека в черном и двух его спутников, заставивших его отказаться от плана возвести на престол цесаревича Павла. Они это были, они! Один – де Ружен, другой – Полье, а третий – их кучер.
Теперь, когда он все вспомнил, возник другой вопрос: что делать? Призвать всю троицу к себе и потребовать ответа, кто они такие? Или немедля, без всякого разговора, отослать обратно в Петербург? Но… Странные французы (да и французы ли?) слышали так много… Что мешает им явиться к государыне и донести на самого Панина, а заодно на его брата, на статс-секретаря Безбородко и на цесаревича? А может, призвать верного офицера, отозвать супостатов в уединенное место, да и изрубить их там в капусту? Но что-то говорило генерал-аншефу, что изрубить странную троицу не получится, и еще неизвестно, на чьей стороне будет перевес.
Так ничего и не решив, Панин отложил окончательный ответ до Симбирска. А в волжском городе сразу после приезда его охватило такое множество дел, связанных с восстановлением края, разбором совершенных бунтовщиками преступлений, что стало не до странных французов.
2 октября Суворов привез в Симбирск Пугачева. В то же самое время из Москвы прибыл и назначенный императрицей следователь, которому предстояло провести первые допросы самозванца. Это был начальник секретных комиссий генерал-майор Павел Потемкин – человек жестокий, властный, привыкший во всем действовать круто, в лоб. Раньше Панину не доводилось близко сходиться с Потемкиным, но он слышал отзывы об этом человеке – весьма неблагоприятные. Сам Петр Панин был человеком гуманным. Так, он не признавал пытку как метод допроса, и у него в войсках, когда нужно было получить сведения от пленных турок, пытка никогда не применялась. Он, еще когда ехал в Симбирск, решил, что и при допросах бунтовщиков не будет применять ни дыбу, ни каленое железо. «Смысла в том никакого нет, – рассуждал генерал-аншеф. – Что мятежники под пыткой скажут, в том правды мало будет. Оговорить невинного могут, это точно, но зачем государыне те оговоры?»
Помимо эти общих рассуждений был у Петра Панина и личный интерес в том, чтобы не слишком давить на арестованных, особенно на самого Пугачева. «Что, если человек, посланный Матвеем, открыл самозванцу многое? – размышлял наместник. – Может, он назвал себя? Или Матвея? Или меня? И под пыткой Пугачев все те сведения выдаст? Что тогда?» Поэтому он твердо решил, что все допросы «императора Петра Федоровича» будут проходить только в его присутствии.
Однако вышло иначе. Накануне того дня, когда Пугачева доставили в Симбирск, из-под Самары пришло известие о появлении вблизи города шайки мятежников – она вышла из лесов, где до той поры скрывалась. Самарский воевода в панике просил помощи. Панин бросил все и во главе батальона поспешил на выручку самарцам. Хватило одного дружного натиска войск, чтобы полностью разгромить бунтовщиков и схватить зачинщиков возмущения. Уже 4 октября Панин вернулся в Симбирск. И первый, кого он увидел, подъехав к дому, где поместился он сам со своим штабом, был… французский шевалье де Ружен. Завидя наместника, выходившего из брички, француз быстро подошел к нему и произнес:
– Ваше превосходительство, беда! Потемкин второй день пытает Пугачева. Я пробовал остановить, но он меня не слушает. Только вы можете помочь!
Сообщение было тревожным – и в то же время удивительным. Удивительное состояло в том, что француз обращался к наместнику на чистом русском языке. И граф Панин не преминул обратить внимание на это обстоятельство.
– Когда же это вы, шевалье, успели нашему языку выучиться? – спросил он.
– Да вот как-то успел, – ответил удивительный француз. – Я вам потом объясню. Давайте сперва расправу остановим.
– Где они – в съезжей?
– Именно там.
Ничего более не говоря, граф направился в съезжую избу, где имелся застенок с дыбой. Еще войдя в сени, он услышал раздавшийся из застенка стон. А войдя внутрь, увидел и картину пытки. Пугачев висел на дыбе и глухо стонал. Возле него стоял палач со щипцами в руках, в горне горел огонь, на котором палач мог раскалить свой инструмент. А за столом в углу сидели двое: сам Потемкин и секретарь, записывавший показания пытаемого.
– А, вот и Петр Иванович! – приветствовал Панина начальник секретных комиссий. – Запоздал ты, Петр Иванович, я вот решил без тебя начать. Дело государственное, безотлагательное, так что медлить нельзя. А это кто с тобой?
– Это? – сказал Панин, покосившись на француза. – Это офицер, мой помощник. И между прочим, человек, вхожий к государыне. Значит, ты, Павел Сергеич, решил пренебречь моим запретом, причем дважды. Я не велел допрос без меня начинать – и пытку применять тоже запретил.
– Тебе, Петр Иванович, конечно, от государыни большая власть дана над всем краем, – ответил на это Потемкин. – Однако и у меня кое-какая власть имеется. И соображения о пользе государственной тоже есть. Вот почему решился я твой запрет нарушить.
