– Дурачок ты, Антошка! – засмеялась Вейла. – Правильно твоя сестра говорит, ну кто тебя всё время за язык тянет? Дома, кстати, вообще нехолодно. При такой температуре можно прекрасно жить очень долго. Наши организмы приспособлены к длительным ночёвкам. Иномейская ночь, если помнишь, длится два ваших месяца. И всё это время можно пробыть в гипотермальной фазе.
Она брякнула ложку в пустую тарелку.
– Спасибо, Антоша, очень вкусная была каша.
– Рад стараться, вашбродь! – я тоже приканчивал свою порцию. – Каковы планы на выходные?
– Я разве не сказала? Не будет никаких выходных. Шеф велел обеспечить приём и сопровождение экспедиции наших биологов.
– Ого! Далеко?
– Совсем рядом, в Лосиноостровский парк. Но тем не менее.
– Понятно… – я вздохнул. – Это мне с утра нах фатерлянд или как?
– Нет, Антон, – её глаза серьёзны и чуть печальны. – Никаких нах фатерлянд. Ты останешься здесь. Со мной. Я тебя очень прошу.
– Да не вопрос… – я был изрядно озадачен. – Но не принесёт ли это тебе добавочные осложнения?
Взгляд Вейлы стал жёстким.
– Ещё раз, по буквам. Ты мой муж. И я не намерена тебя прятать под кроватью. Хоть от самого Патриарха. Хоть от Совета Матерей. Кому не нравится, пусть глотают молча. Так доступно?
– Да ладно, ладно, чего ты? – я обнял её, гася сердитость. – Я ж о тебе беспокоюсь…
– Ох, Антоша… – она положила мне голову на плечо. – Трудно мне…
Она судорожно вздохнула.
– Светлое время язык не поворачивается назвать днём. Как будто лампу-вспышку включают… А остальное время темно. Темно и холодно. Всё время темно и холодно. И души иннурийцев такие же… замороженные. Темно там и холодно, Антоша, у вас внутри. Не у всех, но у очень и очень многих… Как мама выдерживала?
Она подняла на меня взгляд.
– Знаешь, Антоша… если бы не ты, я бы, наверное, невзлюбила здешних аборигенов. И всю Иннуру заодно. Не гожусь я в миссионеры…
– Маленькая моя… – я гладил её по буйным волосам так нежно, как только мог. – А знаешь что? А ты возьми и пореви…
– М? – Она оторвала голову от моего плеча.
– Ну, это… иннурийки же в особо трудные моменты жизни ревут, ага. И получается облегчение…
– Пореветь, говоришь, – в её глазах уже плясали бесенята. Она потянула за завязки моего фартука, и через секунду тряпочка была отброшена прочь. – У меня есть идея получше. Сейчас увидим, кто тут будет реветь!
