Виктор отошел от стенки, на которую опирался, потом поднял бурдюк и отпил.
– Ну, правильно. Поэтому меня к нему и прислали… с приветом. Чтобы подсадил. А как ловко притворился, что ничего не понял. Ну, артист!.. Я реально повелся. И Ястреб хорош. Это ж надо такой финт придумать. Хоть в анналы тюремных побегов заноси. Живая лестница в виде подсадки в камеру проплаченного зека. А чего, нормальный ход. Друга своего они с кичи достали, а я для них никто и звать никак. Хитро…
Виктор еще раз хлебнул, неудачно сдавил бурдюк, поперхнулся и вытер ладонью плеснувшую на воротник бражку.
– Ну, значит, и мне больше засиживаться нет смысла. Эй, Пилюлькин! Если ты меня видишь или хотя бы слышишь, готовь встречу. Не знаю, помогло тебе мое участие в эксперименте или нет, но дольше торчать здесь, дожидаясь почетного места на тризне, нет резона.
Лысюк закрыл глаза, сосредоточился и трижды мысленно произнес: «Я больше не играю».
Глава восемнадцатая. И за борт ее бросает в набежавшую волну
Несмотря на домашность характера Бурый не был монастырским затворником. Не тот нынче век на дворе, чтобы молодой мужчина, возжелавший нарушить свое уединение, мог испытать затруднения в поисках увлекательной собеседницы. Хоть на час, хоть на сутки…
Соответственно в свои полновесные двадцать шесть лет, пять из которых промчались в студенческой среде, Леонид мнил себя если не знатоком, то уж опытным пользователем наверняка.
И как же он заблуждался, почитая ласки жриц любви или случайных подружек, склонных к всестороннему общению, тем самым блаженством… Воспетым трубадурами и менестрелями, начиная с времен античных.
Каждое прикосновение вызывало такую вспышку нежности и блаженства, что голова кружилась, как на американских горках. С замиранием сердца и нехваткой воздуха в груди. Слова уносились прочь и не желали складываться в логически завершенные формы. Тем более Оля как раз решила, что с прелюдией можно заканчивать и передать инициативу мужчине.
Но у насмешницы судьбы, как всегда, были свои планы на сегодняшний вечер. Ибо богам нет дела до желаний смертных. Даже самых сокровенных…
– Эй, хозяин! – заорали во дворе луженые мужские глотки. – Не спишь?! Встречай гостей!
Это было так не вовремя, что Леонида словно холодной водой окатили. И без внутреннего голоса озвереть впору.
– Какого рожна надо?! – заорал он в ответ, вскакивая с кровати.
– Дело к тебе есть. Да ты выдь во двор. Чего зря горло драть?
– Утром приходите. Ночью только темные дела свершаются.
– Негоже так, хозяин… Сын Гюрдира-ярла Бранд Рыжий перед дверью твоего дома стоит, – попытались образумить Бурого пришлые, но того уже понесло. Да и кто в подобной ситуации сохранил бы благоразумие и доброту душевную!
– А ты мне не указывай… Я никого в гости не звал. Проваливайте.
– Что ты сказал?! – молодой голос звенел яростью. – Рубите дверь! Никто не смеет меня на пороге держать!
– Ой, – только и произнесла Оля, когда тяжелые удары сотрясли дом.
Леонид уже и сам сообразил, что хватил лишку, ведь никто его не уполномочивал так привечать посетителей Жнеца, и поторопился открывать. К счастью, успел. А то кто знает, стали бы викинги, врубившись в дом, сдерживать секиры, или заодно порубили бы и его негостеприимных обитателей?
– Ты кто такой? Трелль Жнеца? – шагнул внутрь молодой рыжеволосый воин, почти брезгливо отстраняя Бурого в сторону. Следом за ним вошли еще трое здоровяков. Один с зажженным факелом.
Воин уже заметно успокоился и глядел хоть и высокомерно, но почти дружелюбно.
– Хозяин где? Ормульв, не прячься! Это я – Бранд. Я пришел с миром! Отец мой, Гюрдир Безбородый, опасно ранен. Помощь твоя нужна, Травник. Белый Ворон позвать сказал. Не мешкая…
– Нету его. – Рука у парня была как железная. Вроде и силы не прикладывал, а Леонид попятился, будто его оттолкнули. – Сами второй день ждем.
– Сами?
Сын ярла еще только вопрос задавал, а пара хирдманов уже проскользнули во вторую комнату. И ответом стал возмущенный вскрик девушки.
– Девка? – удивился Рыжий Бранд. – У Травника?
Оля успела натянуть на себя только короткую рубаху, даже шнуровку в вырезе пазухи не стянула. И теперь стояла перед мужчинами в том фривольном виде, который возбуждает гораздо больше, чем полная нагота.
