Открываю глаза. На часах шестнадцать тридцать две. Мне не нужно инспектировать комнаты, чтобы определить: Зофья еще не вернулась. Достаточно кошки, которая сидит напротив и смотрит на меня своими желтыми ненавидящими глазами. Очевидно, Афина просидела здесь все то время, пока я был на подзарядке. Может, решала, не перегрызть ли мне горло во сне?
Сон между тем, пусть и кошмарный, произвел целебное действие. Я видел лишь отголоски работы, которой все это время были заняты шестеренки в моей голове. Систематизация, каталогизация, анализ, синтез.
Я помню тепло рук Зофьи. Помню, как она порезалась, пробуя остроту лезвия моей полковничьей сабли. Помню красный цвет ее крови. Если бы она порезалась теперь, на месте пореза образовалась бы ледяная корочка голубого цвета. Такая же, какая покрывает сейчас костяшки моих пальцев.
Я помню наше первое свидание. Та самая набережная, которая снилась мне из ночи в ночь. Разумеется, никакого солнца и голубого неба. Тучи над Санкт-Винтербургом не расступаются никогда. И никогда не прекращается черный снег. Но моя нежность все та же. Как и моя любовь к Зофье.
Я помню ее концерты и турне и мое одиночество.
Я помню мою работу над проектом стим-зомби и ее одиночество.
Я знаю, что я не человек. Я знаю, что она не человек.
Я знаю слишком много.
Но остается чувство, что какого-то кусочка в этой мозаике недостает. Легкость пустоты на том месте, где должна быть еще одна шестеренка, чтобы как следует разогнался наконец механизм моей памяти.
Я все еще не знаю, что произошло на фабрике пять дней назад. Что за сила заставила обрушиться эту хрупкую конструкцию из домино.
Я все еще не знаю, кто стоит за этим грандиозным обманом. Мне видится темная грузная фигура карикатурного злодея, подсвеченная прожектором из-за спины, от чего образуется гигантская зловещая тень, накрывающая собою весь Андеграунд.
Скрип двери. Кошка тотчас срывается с места, чтобы приветствовать хозяйку. Жму на рычаг. Стим-станция нехотя отпускает мое мертвое тело. Но выйти навстречу Зофье не успеваю.
Они заходят. Зофья и… некто. Я знаю, что где-то в закоулках моей головы прячется его имя, но пока еще не способен его найти. На лице его с легкостью читаю признаки серьезных проблем в перфосистемах. Не уверен, что он хотя бы приблизительно понимает, где и с кем находится. Он одет в комбинезон унтер-техникера, слишком тесный для него — не сходится на груди, не прикрывает лодыжки и запястья. Я вижу свежие, не залеченные еще фрозилитовой регенерацией швы. Он оттуда, с фабрики.
— Вацлав.
Зофья улыбается мне своей улыбкой номер два. Это улыбка сомнения, чувства вины и покорности.
Зофья говорит:
— Понимаю, как странно и нелепо это прозвучит… Я знаю этого человека только пять дней. Ты, конечно, скажешь — ерунда, блажь. Но я чувствую, что и минуты не проживу без него.
На этот раз механизмы в моей голове готовы к удару и обрабатывают информацию без задержки и попыток отключиться от тела.
Память тотчас отзывается эхом на слова Зофьи. Мой кабинет в апартаментах на верхнем уровне Эдгар-По-Билдинг. Черный снег за окном. Приглушенный свет газовых ламп. Кошка Афина у меня на руках. Зофья садится на самый краешек вольтеровского кресла у камина. И говорит, говорит, говорит. Точно слова эти копились у нее в голове сжатым паром и усердно, не покладая букв, искали выход. Вот, нашли:
— Тебя не было так долго. Командировки, совещания, лаборатория. Я не могла этого выносить. А потом появился Байрон. Я знаю его всего несколько недель, и это были самые счастливые недели в моей жизни.
Байрон, вспоминаю я. Так его зовут. Юный летчик, герой войны, поэт и задира. Я встречался с ним дважды на каких-то приемах, где он, казалось, должен был выглядеть бледно и неуместно в своем поношенном мундире. Но Байрон всюду делался центром внимания и симпатий. Высокий, статный, с красивым, но асимметричным лицом — очевидный результат контузии, легко исправимый в наше время. Но он не исправлял, нет. Для него всякая память так же дорога, как и для меня. Еще кое-что общее: мы оба любим Зофью.
Зофья говорит:
— Нелепо обращаться к тебе с такой просьбой, но ты и сам понимаешь, что больше обратиться не к кому. У него… Святой Гибсон, я даже не знаю его имени… у него какие-то проблемы… В голове. Ты можешь это исправить?
