трибунала званий и наград и приговоренный к бессрочной каторге. Я обвиняю вас в том, что вы бежали с каторги, убив при этом одиннадцать человек, в том числе нескольких жандармов и офицеров при исполнении. То есть в дополнение к прошлым вашим винам вы также убийца и беглый каторжник. И этого вполне достаточно, чтобы вздернуть вас по решению военно-полевого суда, а состав его согласно Уложению о военно-полевых судах на Императорском военно-морском флоте может ограничиваться двумя старшими офицерами. Я – капитан первого ранга, Ольга Федоровна, – вежливый кивок в сторону женщины, – капитан-лейтенант. Как полагаете, можем мы вас повесить?
– Не можете! – Генрих едва не улыбнулся, поняв, откуда у этой истории «ноги растут». Капитан почти слово в слово пересказал один печальной памяти оперативный документ, гулявший лет двадцать назад по просторам империи, от одной «право имеющей» конторы к другой и обратно.
– Это отчего же?
– А оттого, милостивый государь, – улыбнулся Генрих, что нет и никогда не было такого человека – Генриха Романовича Шершнева. И суда над ним не было. И на каторге он не сидел, а значит, с нее и не бежал. Шершнев – фантом. Идите и поищите, господин флотский дознаватель, свидетельство о рождении этого Шершнева! Запись в церковной книге? Решение суда? Кого вешать-то станете? Анонима, которого вы по ошибке приняли за беглого преступника, имени которого даже не знаете?
– Вы будете отрицать, что служили в Первом шляхетском полку? – подался вперед капитан Зарецкий, глаза его сузились, скулы побледнели. Он еще ничего не понял, но – не дурак – уловил самую суть.
– Нет, – покачал головой Генрих, – Не буду. Служил. Но вам, сударь, придется побегать в поисках людей, которые могли бы это подтвердить.
– Найдем.
– Но не сегодня, а время, между тем, уходит.
– Мы не торопимся.
– Торопитесь! – возразил с улыбкой Генрих. – Вы не забыли, случаем, кого арестовали вместе со мной? Вы уверены, что за домом не велось наблюдение и о случившемся не доложено по инстанции?
– Стоп! – поднял руку Зарецкий. – У нас есть записи в архиве полка, экзамен в Академии…
– Нет!
– Объяснитесь.
– Из полкового архива вы сможете узнать, что там с 1928 по 1936 год служил некто Шершнев. Но! Во-первых, вопреки записям, Шершнев не фигурирует ни в одном наградном деле. Кого же тогда награждали теми орденами, которых потом лишили? Не знаете? Хорошо. Пойдем дальше. Шершнев не сдавал экзаменов в Академию. И, в-третьих, откуда он вообще взялся этот Шершнев и какое отношение ко всему этому имею я?
– Мы найдем свидетелей.
– Найдете.
– Есть еще ваш портрет работы Серебряковой… – вступила в разговор Ольга.
– То ли мой, то ли нет.
– Но моя матушка может стать важным свидетелем… – Кокетливая улыбка.
– Свидетелем чего? – Генрих смотрел на нее с жалостью, при других обстоятельствах она могла стать его дочерью. – Она была моей женой, Ольга Федоровна, но вот Шершневой она никогда не была. Созвонитесь с ней, спросите. Посмотрим, что она ответит. Но если и ответит… Вы понимаете, госпожа капитан-лейтенант, что ее свидетельство поставит в крайне неловкое положение вашу сводную сестру, которую вы до сих пор считали родной?
– Даже так? – усмехнулся Зарецкий. – Какой мелодраматический поворот! Браво, полковник! Вы не будете возражать, если я пока буду вас так называть? Настоящего-то своего имени вы не называете… Или все-таки назовете? – Зарецкий достал пачку голландских сигарет и протянул Станиславской. – Ольга Федоровна, как считаете, сможем мы разговорить нашего господина Н. или нет? Свидетелей мы могли бы и позже к делу подверстать…
– Совершенно с вами согласна, Лев Константинович! – По внешним признакам подброшенная Генрихом «горсть вшей» никакого неудобства капитан-лейтенанту не причиняла. Услышала, даже глазом не повела. – В любом случае, следует попробовать. Попытка ведь не пытка, – улыбнулась она, закуривая, – не правда ли, Генрих Романович?
«Н-да, похоже, я влип: дамочка-то не просто так актриска, она на всю голову больная!»
– Дело ваше, господа! – держать лицо Генрих умел, недаром слыл отменным игроком в покер. Другое дело, как долго ему позволят это лицо иметь. – Дело ваше, – повторил он, рассматривая контрразведчиков, безмятежно покуривавших за столом, словно
