германцем?.. Были германцы в его армии ударной силой или только примкнувшими союзниками?.. В Чернигове на прошлой неделе вспыхнула массовая драка, погибло трое и семьдесят ранено, а из-за чего? Вот-вот, просто невероятно важный для жизни вопрос: был Юрий Долгорукий украинцем или был русским. Историки твердят, что тогда ни тех, ни других еще не было, но кто этих сраных ученых слушает?
Я вздохнул.
– Ну… примерно из этого пришлось исходить. Я уговаривал Валентина Афанасьевича пока подождать. Не отказываться от обнародования, а просто подождать некоторое время. Сейчас все меняется быстро, нужный момент для России подвернется скоро, чую.
Он вздохнул с заметным облегчением.
– Спасибо. Это даже важнее, чем ликвидация этого нападения, хотя я уверен, вы были той крохотной каплей, что склонила чашу весов на сторону победы.
– Да, – согласился я, – самой крохотной каплей. Все-таки стрельба даже как-то непристойна для доктора наук. Но даже доктор наук не понял, что стряслось, это же ваши люди нападали! Не понимаю, у вас там правая рука не знает, что делает левая?
Он хмыкнул.
– Это значит, у нас демократия. То есть конкуренция, поиск противовесов, боязнь, что какая-то группа получит слишком много власти или полномочий… и конечно, вы правы, одна рука не знает, что делает вторая.
– А как-то наладить?
Он сдвинул плечами.
– При демократии всегда немножко хаоса и неразберихи. Или хотя бы путаницы.
– Ничего себе немножко, – возразил я. – Погиб целый отряд элитного спецназа!
Он ответил со странной ноткой в голосе, то ли смирения со случившимся, то ли скрытой, но злой иронией:
– Плата за демократию. При тоталитарной власти такое было бы немыслимо. Я сейчас отправляю первую группу обратно, вы можете с ними.
– А вы?
– Мне надо задержаться, – ответил он серьезно. – Связи надо подновлять, а то истончатся и прервутся.
Я поднялся в вертолет, сказал «драсьте» подчеркнуто мирно и корректно, они уже знают, что я профессор. Похоже, это профессорство ко мне прилипло крепко, так простому народу проще, чем с доктором наук.
Ингрид, понятно, с этими ребятами чувствует солидарности побольше, все-таки и сама силовичка, но села между ними и мной, то ли отделяя агнца от козлищ, то ли выдавая свою предательскую женскую натуру.
Этот вертолет, к счастью, со стенками, хотя двери все равно нет, причем проем такой, что выпрыгивать могут сразу по трое, но со спины у меня все-таки прикрыто.
Едва набрали высоту и лес перестал удаляться, я прокричал Ингрид:
– Давай ты сама доложишь Мещерскому? Или еще там кому?
– А ты? – крикнула она.
– А я прямиком к себе! – сообщил я. – Геращенко ждет завтра на работу… да и вообще…
– Что вообще?
Я сказал с тревогой:
– А вдруг там случилось страшное?..
Она спросила испуганно, даже глаза округлила:
– Что?
– Вдруг, – сказал я с ужасом, – моих мышек покормить забыли? Они такие нежные, такие чувствительные… Это же катастрофа! Год работы насмарку!
Она крикнула с отвращением:
– Да покормят, покормят! А в Управлении важнее выслушать тебя, чем кого-либо. Ты же должен представить рекомендации.
– Так я же тебе все сказал!
– Это несерьезно, – ответила она прямо в ухо, обжигая всю раковину горячим дыханием. – Я что, я просто бегающая и стреляющая единица. А ты как бы нечто мыслящее, хотя я что-то мыслительной активности в тебе не наблюдаю. Но им виднее. Они принимают решения, а не я, а то бы я им напринимала!
