— Строгий допуск?
— Чтобы войти, — сообщил я, — требуются электронные пропуска сотрудников. Сама знаешь, теперь уже не требуется носить пластиковую карточку и совать ее в щель идентификатора.
— Знаю, — отрезала она. — Видеокамера еще за сотню метров рассматривает морду, сличает с картотекой и дает двери разрешение пропустить, что создает иллюзию свободного доступа.
— Или чип идентификатора, — добавил я, — зашитый в кожу. Теперь они с маковое зернышко, хрен заметишь… Да-а, сложно. Нам не войти в их фирму. Там такие файерволы, даже не знаю. Просто неприлично…
— Почему? — потребовала она.
— Фирма простенькая, — ответил я, — секреты у них какие?.. Гроша ломаного не стоит. Да что там гроша, даже доллара, судя по вчерашнему курсу… Но когда защита, словно у нас под носом отделение ЦРУ, то гм…
— Сообщить Мещерскому? — предложила она. — Пусть все узнает, а есть здесь криминал, то…
— ГРУ насрать на криминал, — напомнил я, — ты контрразведка или хто?.. Хоть и бывшая. Криминал ловит полиция. А какая у нас полиция, уже знаем.
Она спросила с угрозой.
— Какая?
— Любой хороший полицейский, — ответил я искренне, — имею в виду, хороший профессионал, старается перейти в криминал, там платят больше. Это соответствует демократичным ценностям заботы о человеке.
— Гад ты, — сказала она в сердцах, — всегда все перевернешь!
— Чтобы лучше рассмотреть, — пояснил я. — Нельзя смотреть однобоко. Однобоко — это тоталитаризм, а видеть все, даже говно в прямой кишке, — это и есть демократия. Видеть говно — не значит не замечать кусты с прекрасными розами. Самые красивые и пышные розы растут там, где больше всего говна в земле. Это и есть демократия.
— Все равно ты гад, — сообщила она. — О некоторых вещах не говорят даже демократы.
— Значит, — ответил я, — недостаточно демократы… Ничего, мы их научим любить демократию.
Продолжая этот незначащий треп, который Ингрид воспринимает всерьез, я быстро просмотрел в деталях, что из себя представляет структура за тремя файерволами, и понял сразу — никакая защита пока что не соперник человеческим мозгам.
Особенно если те работают со скоростью компьютера. Надо только поменьше о ценностях наступающего мира, Ингрид все-таки в какой-то степени женщина, а женщины консервативнее самых упертых пенсионеров.
— Пойдем заглянем? — предложил я.
Она чуть наклонилась, рассматривая через ветровое стекло все здание от крыльца и до крыши.
— А сумеем?
— Насколько сумеем, — ответил я. — Вежливость ничего не стоит, но приносит много.
— А если твою особую вежливость не поймут?
— Мир несовершенен, — ответил я невесело. — У многих старинные морально-этические ценности, основанные на феодально-клановых устоях. Даже тебя мои современные шокируют, а что уж говорить о двуногих… Только и слышу, что гад, а вот что-то хорошее…
Она ответила чуточку раздраженно:
— Тебя еще не застрелили, чтобы говорить о тебе только хорошее!
— Но тогда могу не услышать, — сказал я.
— Да? — спросила она озадаченно. — Как-то не подумала… Ладно, когда вспомню о тебе что-нибудь хорошее, скажу.
— А ты соври, — сказал я. — Я же тебе вру постоянно, и ты соври!
Она буркнула:
— Нет уж, такое слишком. С тобой так… интересно, что на вежливость у меня просто не остается ни сил, ни времени… Что еще понял, профессор?
Я ответил медленно:
— Хорошее было время в начале компьютеризации и первых шагов Интернета… Тогда даже самый слабенький программист мог за десять минут написать вирус или шпионскую программу.
— Помню, — ответила она. — Масса хулиганских программок…
— Именно хулиганских, — согласился я. — А что теперь?
Она кивнула, понимает: когда защита усложнялась, взламывать стало труднее. Хулиганство потому и прекратилось, что
