военспец, не имеющий специальной подготовки, знающий четыре языка. Он подорвал себя и захвативших его коммандос. Эх, Сашка…
Рука нащупала последнюю гранату. Только усики свести… но рано пока.
Короткими очередями били оба пулемета, не давая обойти по флангам. Мы уже экономили патроны. И отступали за камни. Надо продержаться. Слышно солидное уханье КПВТ…
Но они очень далеко и ведут бой. С теми, кто остался прикрывать отход, а мы для коммандос и унитовцев как кость в горле. Пока есть боеприпасы.
– Паша, как с патронами? – и плевать на то, что с той стороны по-русски понимают. Сами уже прикинули остаток боеприпасов. У самих, поди, на исходе.
Яневич ответил не сразу.
– Хреново, – крикнул он, – осталось на минут пять боя, и кирдык.
– У нас тоже не фонтан. Пара рожков и россыпью по карманам. Еще по одной-две гранаты на брата. С учетом «последней».
– Миша, – сказал Свиридов, – кинь вверх зеленую, чего они там застряли-то?
Стрельнул вверх зеленым огнем и отбросил ракетницу.
– Все, Тох, нет больше ракет.
Автомат горяч. Раскалился от долгого боя. Очень долгого.
Застыл, глядя в ясное небо, Алехандро. Уже не слышно калаша Паоло…
Жив Азуро и держит свой фланг. Паша тоже жив. И патроны еще есть. Значит, обломятся коммандос. Хрен они отсюда уйдут!
Отскочив от валуна, нам под ноги упала граната. Рванул Антона на себя и за скалу вместе с ним.
Взрыв все равно оглушил, и что-то стукнуло в грудь. Сильно, и в глазах потемнело от тупой боли.
– Мишка! – кричит Свиридов и хватается за мой рукав. – Мишка!
– Ничего… – хриплю, – ничего, совсем не больно, сейчас…
Пальцы нащупывают что-то твердое, горячее. И большое. Это не пуля. У меня в груди торчит каменный осколок.
– Ми-ша! – голос Антона все тише. Он начинает тянуть меня к себе.
– Ми… ша…
– Счас, Тоха, я сам… – пытаюсь вытащить камень из груди. В глазах плывут темные пятна. Их становится больше. Голова кружится. И слабость нарастает. Только не упасть, но Свиридов крепко держит за рукав и все тянет. К себе тянет. И падает на бок с протяжным выдохом:
– Ми-х-ха-а-а…
– Счас… – роняю калаш, руку вперед, чтоб на грудь не упасть. Ладонь попадает во что-то склизкое. Сквозь темные пятна увидел…
– Как же… Тоха… как же…
Командиру осколком вскрыло живот. Может, тем же, что торчит из моей груди.
– Ми… ша…
Он шепчет еле-еле, но я слышу все.
– Ми-ша, ты знаешь – что… надо… сделать.
А в его глазах…
– Тоха… нет, Тоха…
Я не мог стрелять в командира. Просто не мог. Антон понял и скосил глаза на ремень.
– Там…
Вынул из его подсумка гранату. Свел усики, чуть потянул кольцо, чтобы легче было сорвать, и вложил в руку Свиридова.
– Прости меня… Тоха… прости…
– И ты… прости… и… отставить сопли… ты же тельник… носишь…
Я отступал в глубь каменных завалов и не сводил взгляда с друга. Слезы катились сами по себе, и остановить их не мог.
Взрыв поставил еще одну точку. И кто-то сразу взвыл. Там, где лежал Антон, катался и вопил плотный мужик в камуфляже, вместо ног – ошметки. Из-за скалы выскочило двое, подхватили своего, но унести не успели. Выстрелил навскидку. Один, падая, выстрелил в ответ… и я увидел небо.
