пляжем из глаз. Там была женщина с мерцающей зелёной кожей и длинными волосами, что от сырости прилипли к её бёдрам, с тёмными жаждущими глазами.
– Я хочу её увидеть, – сказала она, не успел паромщик причалить.
– Это невозможно.
– Неправда! Ты перевозишь кого угодно, если тебе платят. Я заплачу. Там, в мире под Солнцем, в полнокровном мире, моя дочь дышит и ест свой завтрак золотой вилкой и смеётся шутке, которую сказал ей повар. Я хочу её увидеть. – Глаза женщины смягчились из-за бездонной мольбы. – Всего один раз!
– И чем, по-твоему, ты можешь заплатить?
– Ты взял хвост хульдры.
– Взял.
– А волосы мои возьмёшь?
Паромщик задумался. Он не хотел. Это было неправильно, он так не поступал. Но, видимо, перво-наперво нужно было отказать девчонке; становиться скрупулёзным сейчас казалось бесполезным и мелочным. За переправу нынче платили странно, а паромщик принимал плату больше раз, чем лет, прожитых им на свете. «Наверное, – подумал он, – это просто усталость от всего, от бесконечных монет и последних гротескных ампутаций».
– Возьму, – медленно проговорил он, и его голос стал гулким, словно вокруг не было тумана. – Но ты должна согласиться на мои условия.
Женщина ждала, её зелёная кожа на сером фоне словно кричала.
– Я возьму твои волосы как оплату двух переправ – туда и обратно. Ты не можешь уйти, как ушла женщина-гусыня, и вернуться в мир, чтобы жить, есть хлеб и танцевать. Ты должна вернуться! Ты не такая, как она. Иди к своей дочери, всего один раз, и возвращайся ко мне, к одинокому озеру и пустынному берегу. Тогда всё будет правильно.
Женщина кивнула и собрала в ладонь свои длинные, блестящие зелёно-чёрные волосы. Острым краем костяных крыльев паромщика она отсекла их у шеи и ступила на борт парома. Тот охнул под её весом, радуясь ей, как могут радоваться гвозди и доски. Они поплыли по водам озера. Оглянувшись, Серпентина увидела двух юношей с кожей цвета корабельного корпуса, смотревших вслед удаляющемуся плоту. Она подняла руку, и туман сомкнулся над ней.
Она стояла над колыбелью дочери. Комната была красивая, с огнём в мраморном камине и бутылкой горячего вина на стеклянном столике. Колыбель из кедра, чистые и белые, как брюшко голубки, одеяла. У маленькой девочки были густые тёмные волосы, красные пальчики, сжатые в кулаки, и она хмурила во сне лоб. Серпентина открыла окно, чтобы свет Звёзд просочился внутрь – свет луны и тьма небес. Серебряные блики упали на личико ребёнка.
– Печаль, – прошептала женщина. – Моя Печаль, моя любовь…
Слёзы подступили к её глазам, слёзы змеиного и звёздного света. Серпентина осветила комнату, как жаровня, её серебряная сущность расплескалась по углам. Она не светилась так с той поры, когда Король-Вепрь взял её в плен. Свет заполнил её до самого горла, так что она не могла дышать. Она и забыла, каково это – быть такой яркой. Серпентина опустилась на колени перед колыбелью; с кончиков её неровно обрезанных волос свет капал точно кровь. Женщина улыбнулась девочке. Она хотела остаться… Спрятать волосы под вуалью и погрузиться вместе с дочкой в круговорот придворной жизни, увидеть, как она растёт. Убедиться, что Луна и Звёзды всегда будут с её ребёнком. Она хотела прижать к себе малышку, как тогда на одиноком острове, и ощутить её живой ротик, тянущийся к груди.
Серпентина медленно протянула светящийся палец и с бесконечной нежностью провела им по векам дочери, коснувшись её в первый и последний раз за пределами озера.
Кожа под её пальцем покрылась чёрными завитками, и тени прыгнули от дымящейся плоти. Печаль начала плакать. В комнату тотчас ворвалась нянечка, и Серпентина скрылась в тенях и звёздном свете, огорчённая.
У пустынного серого берега одинокого серого озера стоял паром. Он скрипел во время штормов и ветров, его привязь натягивалась. Человек с горбом на спине, одетый в лохмотья, помогая себе шестом, плавал на этом пароме от одного берега к другому. Он увидел, как по берегу к нему идёт женщина с короткими волосами, торчащими во все стороны, и с красными от слёз глазами. Она подошла к парому и холодно посмотрела на него.
– Я лишь хотела к ней прикоснуться – живыми руками к моему живому ребёнку. Всего один раз…
– Этого было достаточно? – спросил паромщик.
Серпентина долго не отвечала.
– Да, – сказала она наконец и взошла на паром.
