– Почему они так любят тебя? – требовательно спросил он. Женщины вздрогнули, будто испугавшись его тусклого голоса. – Отчего все бросаются к тебе, умоляя их поймать? Иммаколата, Темница… Они от всего отказались ради тебя!
Серпентина посмотрела на склонённую голову Темницы.
– Не знаю! – прошипела она. – Откуда мне знать, что вами движет? Вы глядите на нас и называете богами; приносите в жертву на алтарях седьмых сыновей, о которых мы ничего не знаем, и строите башни, о которых вас не просили. А другой рукой убиваете нас и говорите, что та древесина слишком хороша для таких, как мы, и насилуете, пока ноги не треснут. Как я могла поверить, что кто-то из вас не желает нас изувечить? Но, если эти немногие бросаются ко мне, разве я могу сделать что-то ещё, кроме как поймать их? Кто это сделает, если не я? Если я отвернусь от них, словно от нехороших деток, которые не должны беспокоить старших, что будет?
– Но они не твои дети, чтобы их ловить!
– Скажи это им. А потом скажи мне, чтобы я отвернулась от девочки, ради меня отрезавшей часть своего тела. Скажи, что ей не рады, что сестёр и так много, места ещё для одной нет.
Семёрка повернулся к своей подруге и бросил на неё взгляд, полный мольбы и покорности.
– Разве я был плохим братом?
Темница пристально посмотрела на него.
– Есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать, – резко проговорила она. – Ты бросил Тальо и Гроттески без единого сожаления. Разве они были плохой семьёй? Ты вообще о них думал – о том, как они по тебе скучают и что хотели бы, чтобы ты остался? Не добрались ли они уже до Аджанаба? Не вошли ли в его врата? И не поёт ли прямо сейчас Гроттески под окном с запертыми ставнями?
Семёрка ничего не ответил.
– Тогда не спрашивай, думала ли я о тебе, – подытожила она.
В Саду
Над озером раскинулся сумеречный туман. Девочка согрелась под плащом, а мальчик дрожал.
– Когда ты расскажешь все сказки, – проговорил он, – чернила с твоих век стекут на землю между нами, и Сад почернеет от них, ты бросишь меня, как Темница бросила Семёрку? Как Семёрка бросил газелли и мантикору? Ты уйдёшь туда, где я не смогу тебя отыскать, и навсегда про меня забудешь? – Он с усилием сглотнул. – Или ты будешь помнить, что однажды пришёл мальчик, который тебя не боялся, и ходил с тобой по Саду, и слушал тебя, и прерывал не чаще, чем позволяют приличия? Ты будешь сидеть за столом из голубого хрусталя с ножками в виде крыльев попугая, окружённая сказочными монстрами, и есть обед из лука-порея с розой и думать: «Интересно, что случилось с этим мальчиком? Где он теперь? Женился ли, растолстел ли? Позаботился ли он о том, чтобы Сад содержали в порядке?»
Он с трудом мог на неё смотреть; его руки дрожали, как рогоз на ветру.
Девочка бросила на него сердитый взгляд.
– Когда я закончу рассказывать сказки, все чернила с моих век выльются прямо на твои руки, и мне ничего не останется, не сбежишь ли ты во Дворец, как хороший принц, и не предоставишь ли меня моей судьбе, как Хинд поступила с любившим её чудовищем? Не уйдёшь ли ты в покои, к чьим дверям мне запрещено приближаться, и не забудешь ли меня навсегда? Или вспомнишь, что была милая девочка, которая мало о чём тебя просила и ходила с тобой по Саду, рассказывая истории, от которых в твоей голове плавали разные странные рыбы, и так заботилась о твоей безопасности, что показала все тайники, которые раньше принадлежали ей одной? Будешь ли ты сидеть с султанским тюрбаном и короной на голове, султанским браслетом на запястье за золотым столом на спинах надушенных рабов и думать: «Интересно, что случилось с той девочкой? Где она теперь? Вышла ли замуж, растолстела ли, подружилась ли с какими-нибудь демонами?»
Оба долго молчали, словно их накрыла тяжёлая и печальная дождевая туча. Девочка стиснула зубы в ожидании неизбежных заверений – мягких, нежных и ложных – в том, что она неправа. Она не знала – откуда ей было знать? – что произойдёт.
– Я думаю, – сказал мальчик, – что буду приносить ужин к этим камням и озеру ещё пятьдесят лет, пока буду править, в надежде, что ты появишься со свежими чернилами на глазах и новыми чудесными сказками. Я снесу все ворота в Саду и когда- нибудь превращусь в седого старика, с зелёными яблоками и жареной голубкой в салфетке сидящего у воды и спрашивающего себя, что же случилось с той девочкой?
Она улыбнулась и коснулась его руки. Перламутровая птичка безучастно сидела между ними.
– У нас целая ночь, – сказала девочка. – Луна ещё не взошла. Давай я закончу сказку об ужасном Острове?
– Да, – выдохнул мальчик.
