страдая по нему. Ужасно романтично! Ты готова, она тебе нравится?
Он как-то по-своему ощутил моё согласие, и, когда я опять проснулась, мои веки были опушены ресницами цвета неокрашенного льна, вес тела снова давил на мои кости, и последние частицы белого камня растворялись на моём языке.
Сказка убийцы (продолжение)
Ранхильда посмотрела на нас свысока, гнев струился из неё, как из умирающей звезды.
– На этот раз я не отправилась ни в чью постель. У меня было время – прорва времени, – чтобы подумать о том, как использовать моё новое тело. Я решила на самом деле стать той, кого изображала в прошлый раз. Я буду вашей Чёрной папессой и заберу Аль-а-Нур себе. Я купила согласие Халифа на своё возвышение, заплатив золотом Марсили, и прибыла в Шадукиам – не в паланкине, словно балованный ребёнок, а пешком по каменистой земле, и не опустила глаза, снова увидев Розовый купол.
Я сглотнул.
– А Марсили? Он отдал своё состояние, чтобы ты вернулась в эту комнатку?
Её губы сложились в удовлетворённую улыбку. Чёрная папесса встала со своего цветочного кресла; её фиолетовое платье, шурша, непристойным образом скользнуло по её коже. Она медленно и бесстрашно прошла мимо нас и отвела в сторону плотную кремовую занавеску, прикрывавшую нишу у нас за спиной.
На тёмно-зелёной подушке с серебряной бахромой лежала голова молодой темноволосой красавицы, чьи нос и губы выдавали благородство и немыслимую утончённость. Смерть испортила её кожу, окрасив в синеватый цвет, и кровь запеклась на обрубке шеи. Ранхильда аккуратно повернула голову, как бы оценивая мастерство художника или скульптора.
– Сидя в стеклянной бутылке, как муха в янтаре, я наблюдала за ним пятьсот лет. И ненавидела. Это была первая истинная ненависть из тех, что я познала, – первая из многих. Я составила перечень ненавистей, и эта значится в нём под первым номером: ненависть к тюремщику. Он ждал так долго. Думаю, он оставил бы меня там, если бы не был связан привычкой, свойственной этому городу, – выполнять услуги, на которые подрядился. Такова душа Шадукиама. С ним я расправилась в первую очередь, отняла его голову и золото одним ударом. Не жалейте его! Что он за человек, если обманом погрузил ребёнка в смерть-не-смерть ради нескольких рубинов со стола Халифа? Дурак и жадина.
Она так же медленно вернула занавеску на прежнее место и повернулась к нам, сияя:
– Вы убьете меня сейчас или подождёте, пока рядом будет меньше охранников? Признаюсь, мне интересно, окажется ли неизбежная попытка убийства достаточно смелой, чтобы случиться пока я с удобством располагаюсь в приёмной, а мои слуги в соседней комнате, или новые клятвопреступники дождутся, когда я усну. Вы ведь клятвопреступники, не так ли? Ваш орден запрещает насилие, но вы здесь. Как это по-нурийски – воля богов превыше всего, пока папский престол не дёргает марионетку за ниточку.
Варфоломей очень медленно подошел к ней, склонив голову в неподдельном уважении, и заговорил настолько утешительно, насколько это позволяли наши вытянутые морды и длинные языки. Мы затаили дыхание, готовые броситься на помощь, если она шевельнётся.
– Мне жаль тебя. Жаль, что когда-то ты была молода и невинна, а Халиф использовал тебя в своих целях. Жаль, что тебе пришлось пройти такой долгий путь, вынести так много мучений и мерзкой магии. Я хотел бы, чтобы тебе позволили ухаживать за выносливыми козами в сладостно пахнущей горной долине, чтобы мы не слышали твоей истории. Но Аль-а-Нур нельзя познать, лишь приняв от его руки смерть. То, что ты не можешь понять самоотверженности Цвети-ставшей-Гифран, её жалости и любви, которые она должна была ощущать к тебе, удостоившейся последнего таинства её веры, будучи неверующей, убеждает меня в том, что ты не достойна быть даже послушницей в нашем духовном зверинце, не говоря о папском престоле. Ты никогда не поймёшь, на что нам приходится идти ради этих красивых божественных садов, ради чего мы готовы запятнать свои души, чтобы другие могли жить без греха. Мне жать, ужасно жаль, что ты так много поставила на месть, когда все, обидевшие тебя, мертвы, и теперь тебе придётся проиграть, прежде чем ты увидишь, как шпили Двенадцати башен на рассвете рождают хрустальный водопад. Прежде чем ты начнёшь то, что планировала столько лет, сидя в стеклянном пузырьке. Но мы поклялись – а мы, как бы там ни было, верные псы.
Пока он говорил, мы с Валтасаром пядь за пядью приближались к ней, и, когда наш брат шагнул в сторону, я со слезами на глазах прыгнул и сомкнул зубы на её глотке… Но мои челюсти схватили воздух. Ранхильда вдруг оказалась позади Валтасара, на её губах играла улыбка – сладкая как у девочки с карамелькой во рту.
Каждый из нас увидел перед собой её лицо во всём ледяном великолепии. Показалось, что она коснулась губами наших тяжело дышащих морд, и её дыхание пахло фиалками, которые прижимают к груди мёртвые девы, кисейными покровами на благородных
