Министра образования! За то, что придумал школы и классы, в которых над тобой может смеяться какая-то пигалица с первой парты! И еще…
А что — потом?
— Право… — падает с губ такое тяжелое слово. И — все. Он не решается договорить. Пусть даже и шепотом.
Он думает — что будет потом.
— Хорошо, учитель, на следующем уроке я расскажу, что будет потом.
— А мы все послушаем, — соглашается учитель, напряженно следивший за беззвучным движением губ мальчика. — И я думаю, что и остальные расскажут нам об этом — о том, что будет потом…
После урока девчонка с первой парты подошла к нему:
— Извини. Я не хотела… Просто смешинка в нос влетела…
— Сейчас и в глаз еще влетит, — бормочет мальчишка, насупившись. И вдруг с удивившей его самого смелостью спрашивает, густо краснея: — Давай дружить?
— Давай! — улыбается она. И смеется. Совсем не обидно.
А потом они смеются вдвоем. Смешинка в нос влетела. Что там будет потом?
— Я в своем Праве, — равнодушно пожал плечами Немхез, давая старику в белоснежных одеждах заглянуть себе в глаза и увидеть пустоту.
— Но при чем здесь мой народ? — хрипел старец, умирая, даже не успев поднять для защиты ставший слишком тяжелым за последнюю дюжину лет меч.
— Вы счастливы. А у меня это отняли — мой народ, мое счастье, все.
— Ты безумен!
— Я в своем Праве.
Он мстил миру — всему миру. Каждому: счастливому — за счастье, богатому — за богатство, любящему — за взаимность, проигравшим — за возможность переиграть…
Он не мог переиграть, вернуть, повторить — только отомстить.
Немхез не знал, что привело его к началу — к сожженному поселку на берегу, где он когда-то попросил и получил Право.
Тело того — первого — истлело, рогатый шлем покрылся ржавчиной, меч кто-то утащил, прельстившись иззубренным лезвием, не похоронив погибшего владельца оружия.
— Здравствуй, мой первый враг, — опустившись на колени рядом с белеющим скелетом, произнес Немхез.
Он смотрел в пустые глазницы, видя отражение собственного взгляда, видя пустоту. И он рассказал мертвецу о том, как реализовал полученное Право. Шаг за шагом, жертву за жертвой, смерть за смертью, муку за мукой, боль за болью, страх за страхом…
— Почему же я не могу успокоиться, Первый Враг, надеявшийся, что я удовольствуюсь тобой одним? Месть не приносит удовольствия — но почему же и успокоения она не дарит? Я мщу не так? Мщу не тем? Не за то? Не тогда, когда надо?
Мертвец молчал. И белеющая на солнце кисть тянулась к чему-то незаметному, скрытому песком — тянулась, так похожая на Карающую Длань, украшавшую когда-то щит, что носила эта рука.
— Что там?
Наконечник стрелы, древко которой истлело от времени. Стрелы, убившей тебя, неугомонный мститель.
— Ты призвал бога, когда умирал — почему же сам не попросил его о Праве? Может быть, я и удовлетворился бы одним…
Наконечник стрелы, вращаемый гибкими и сильными пальцами, рассек кожу при неловком движении — и упал обратно в песок, отброшенный от неожиданности.
— Бог мой! — удивился Немхез, разглядывая царапину на' пальце. — Кровь?
Он забыл об этом — о любой, даже самой невыносимой боли. А потому эта, такая ничтожная — стала нестерпимой.
Вновь найденный наконечник лег на ладонь под пристальный взгляд. Что в нем такого — в этом кусочке металла?
Почти ничего — мелочь. Клеймо кузнечное, едва заметный знак…
И острым ножом через прошедшие годы бесконечных убийств, кромсая память, ожила перед глазами картина. Потом другая.
Охваченный пламенем родной поселок… Селение бледных воинов в рогатых шлемах… Второе… Третье… Последнее…
Белолицые не пользовались луками. Их воины всегда давали противнику шанс, приближаясь на расстояние удара — и только
