сохранял облик торговца-усача, хотя ночью, особенно во время глубокого сна, утрачивал его, и тогда на Ронха было лучше не смотреть.
Арея оборотень демонстративно не замечал. Вообще характер у Ронха был неуживчивый. С Олафом он тоже постоянно ссорился и ухитрялся даже переругиваться, причем очень своеобразно, поскольку был немым. Видя варяга, оборотень всякий раз превращал свою руку то в виселицу, то в осиновый кол, а то и сам превращался в дохлого Олафа и сотрясался от беззвучного хохота, находя это очень забавным.
Олаф тоже не оставался в долгу.
– Ронх так глуп, что путает сатира и силена! – говорил он Арею. – Как их вообще можно спутать? Всякий простофиля знает, что у сатиров – козьи рожки и хвосты! А у силенов – конские копыта и конский хвост. И, разумеется, нет рожек!.. А этот олух как-то превратился в силена – ха-ха! – с козьим хвостом!
Порой Олаф и оборотень бросались друг на друга, даже пускали в ход оружие, и тогда казалось, что они разорвут друг друга в клочья, но почему-то обходилось без серьезных ран. Прочие участники экспедиции даже не бросались их разнимать.
– Они вечно так… Знают друг друга лет десять, постоянно грызутся, но до сих пор оба почему-то живы! – сказала Мифора.
Арей понимающе кивнул. Хорошая долговременная свара помогает скрасить долгие походы.
Где-то между Ронхом и Гунитой, прикрываемая ими с боков, ехала тяжелая повозка. Рыжая Магемма, напевая, вела за собой мулов. К поводьям она даже не прикасалась. Мулы слушались ее голоса. Не замолкала же Магемма вообще никогда. Даже ночью она порой пела во сне – гортанно, на забытом языке древних. На ее голос слетались мотыльки и плясали у ее лица, а из леса выходили звери и молча слушали. Даже самые страшные хищники бывали тогда неопасны и никогда не нападали.
Барон мрака заметил, что остальные четверо – и Гунита с Мифорой, и Олаф, и даже убийца Ронх – берегут рыжеволосую Магемму. Она как костер жизни, у которого все они греются. Когда Магемма смеялась, все смеялись вместе с ней. Когда плакала, что бывало редко, – все плакали.
Арею Магемма была любопытна. На привалах он незаметно разглядывал ее. Виски у девушки были узковаты, лобик изящен, хотя и невысок, а жевательные мышцы, напротив, очень развиты. Все это делало девушку похожей на умную обезьянку. Если добавить к этому живую мимику, мгновенно преображавшую лицо, то Магемму можно было сравнить даже с оборотнем.
Она постоянно передразнивала собеседника – очень тонко, лукаво, совсем чуть-чуть. Чаще всего собеседники передразнивания не замечали, но отчего-то напрягались. Например, Мифору злили поджатые губки с одновременно вскинутыми наверх глазками.
– Ну как так можно?! Не уродуй себя! Ужасно же противно! – говорила она.
И совершенно не замечала, что это выражение украдено у нее.
Мощную неповоротливую Штосс, ходившую вперевалку, сердило, когда Магемма начинала переваливаться или кончиками пальцев касаться скул, как это делала сама Штосс, когда прихорашивалась у ручья.
Один только Олаф откровенно хохотал, когда, разговаривая с ним, Магемма внезапно замолкала и начиная обхлопывать свои карманы, проверяя, не завалялась ли где фляжка, из которой можно хлебнуть.
Арей знал, что магеммы такие же люди, как и остальные. Состоят из крови и плоти. Смертны, имеют эйдос. Главное отличие магемм состоит в том, что магеммы передают следующему поколению весь свой опыт и все свои знания. Но только дочерям. От бабушки к матери, от матери к дочери – и так бесконечно долгие и долгие века. Именно поэтому магеммы знают праязык – начальных сущностей и наречения имен – и пением управляют животными и людьми. Мужчина дара магемм унаследовать не может, и сыновья магемм рождаются обычными.
Передача опыта – великая вещь. Если бабушка магеммы когда-то съела ядовитый гриб, ее внучка этой ошибки ни за что не повторит. Вот только личная жизнь у магемм устраивается обычно крайне тяжело. Невозможно довериться мужчине, имея бесконечный опыт ошибок предшествующих поколений. Не успеешь увлечься – а услужливая память подскажет, что всего каких-то сто сорок лет назад такой же улыбчивый брюнет разбил прапрабабушке сердце и смылся, оставив ее с маленькой дочерью напевать песни на неизвестном языке.
Сам Арей при дневных переходах обычно шел замыкающим. Это было не менее сложно, чем идти первым. Немало тварей нападают со спины, а перед этим долго крадутся следом. Редкий день обходился без того, чтобы не пришлось пускать в ход меч.
Пелька сидела в повозке и грелась о спину серовато-зеленого дракона. Из повозки она выбиралась редко. Всех дичилась, ни с кем, кроме Магеммы, не разговаривала, даже на Арея фыркала. Ела быстро, много и жадно, но тоже отдельно от всех. Схватит еду – и убежит под солому к дракону. Мифора называла ее дикой кошкой и утверждала, что ночью девчонка непременно кого-нибудь зарежет и сбежит. Штосс посмеивалась и, деля мясо (питались они в основном дичью, которую добывали Ронх и Олаф), давала девчонке самые большие куски. Пелька хватала их и мчалась к дракону. Дракон уже привык к ней и всякий раз, как она приходила,
