Самый лучший враг

Арей не ужинал. Он лежал в стороне от всех, на каменистом пригорке, где к нему не могли подобраться гробовщики, и смотрел в небо. Ему чудилось, что он видит шелковую ткань с нанесенным рисунком. Ткань то провисала, то натягивалась, рождая неведомые переливы. Звезды мигали, созвездия шевелились. Арей глядел на бесконечную дорогу Млечного Пути и с тоской думал, что навеки отрезал себя от всего этого. Как тупо и бездарно они – бывшие стражи света – все запороли! Точно глупые воры прокололись на краже медной монетки из кармана у нищенки, а потом уже, схваченные, внезапно осознали, что рядом была сокровищница фараона, предназначенная лично для них, откуда бы они могли брать все, что захотели бы. Но именно брать, а не воровать!

Минувшее, где ты? Где захлебывающаяся радость творчества? Где надежда? Что ждет их впереди? Вечный голод, вечная охота за эйдосами и в финале – чернота Тартара. А ведь могли бы получить всю Вселенную! Просто как дар! Все звездные дороги, все тайны мира – все было для них!

– Ты не выдумывал ад, – негромко сказал Арей, обращаясь непонятно к кому. – Тартар мы придумали сами. Счастье в том, чтобы служить своему назначению, а не изобретать себе новое непонятное назначение. Это гордыня. Выброси рыбу на сушу. Ее чешуя и плавники станут для нее мукой. Брось кошку на дно. Ее легкие наполнятся водой и опять же станут для нее мучением. А если кошка еще и бессмертная, то мука будет длиться вечность.

Рядом послышался шорох. Арей настороженно повернулся. Пелька. Подобралась неслышно, как змея, и, приподнявшись на локтях, жадно слушала.

– С кем вы разговаривали? – спросила она.

– Да так, – сказал Арей. – Ни с кем.

– Нет. Вы говорили. С тем, кто повелевает громами? Да?

– Тебе виднее.

– И он слышал?

– Да, – неохотно сказал Арей. – Слышал.

– А почему он не ответил?

– Он не всегда отвечает сразу. Чаще отвечает самим ходом событий. Иногда его ответ отзывается в твоем сердце, порой озвучивается через кого-то, кто и сам об этом не подозревает. Просто человек произносит что-то, а ты понимаешь, что это было сказано для тебя. Все очень по-разному. Если бы он отвечал сразу, мы перестали бы его слушать. Хотя и так, кажется, перестали…

Девушка кивнула.

– Неужели поняла? – не поверил Арей.

– Еще бы! Я же дочь писца! – с обидой отозвалась Пелька и уже другим, нерешительным, голосом добавила:

– Можно вопрос?

– Один можно, – разрешил барон мрака.

– Вас кто-нибудь когда-нибудь любил?

«Тот, кто меня создал», – хотел сказать Арей, но тотчас внутри всколыхнулась обида, и он этого не произнес.

– Нет. Никто.

– Почему?

– Это уже второй вопрос. Мы договорились, что будет один.

Пелька засмеялась. Ее белые мелкие зубы сверкнули.

– Может быть, вы слишком любили самого себя? Ждали ответа, ничего не давая взамен? А вы попробуйте кого-нибудь полюбить первым!

– Кого, например? – спросил Арей.

– Меня! Или вам больше хочется любить Гуниту?

У костра кто-то глухо зарычал. У великанши был прекрасный слух.

– Кто назвал меня Гунитой?! Шею сверну!

Поужинав, легли спать. Оборотень остался на часах. После него дежурил Олаф, а когда время его стражи вышло, варяг разбудил Мифору. Волшебница открыла глаза за мгновение до того, как его рука прикоснулась к ее плечу.

– Ну как? Все спокойно? – спросила она.

– Почти, – сказал Олаф. – Послушай!

Мифора села, кутаясь в плащ. Было холодно. К земле жался влажный туман, сквозь который доносились неприятные звуки.