кого. – И костяной пальчик Мамзелькиной уверенно ткнул в грудь Багрова.
– А Камень Пути у меня не заберут?
– Он уже стал твоим сердцем. Да и потом, разбитые камни не срастаются, сколь бы большие силы в них ни таились, – серьезно ответила Мамзелькина. – А теперь я оставлю вас ненадолго, у меня свидание!
Она протянула цыплячью ручку, точно еще раз хотела коснуться Камня Пути, но не сделала этого и исчезла чуть раньше своей косы, но чуть позже рюкзачка. Ее грязно-белые баскетбольные кроссовки с желтыми шнурками – да-да, сегодня на ней были такие! – сгинули одновременно с хозяйкой.
– Ты ей веришь? – спросила Ирка.
– Сейчас почему-то да, – ответил Матвей и вдруг поморщился. – Блин, блин, блин! В день, когда я сделал тебе предложение, откуда-то явилась Мамзелькина и все отравила! Нельзя же так плевать в тортик моей радости! – пожаловался он. – Выход только один! Я сделаю тебе предложение и завтра, и послезавтра, и ты всякий раз будешь соглашаться…
– Временами я буду отказывать, чтобы тебе интереснее было добиваться моего согласия, – пообещала Ирка.
Внезапно она увидела что-то и негромко вскрикнула. По заднему сиденью микроавтобуса, уверенно направляясь к Матвею, ползли две фаланги пальца гекатонхейра.
Глава четырнадцатая. Последний мул
– Ты строитель? Значит, много знаешь о своей работе. Какой шанс, что за миллиарды лет большая куча глины сама собой сложится в кирпичи? Из кирпичей сам собой построится маленький домик? Потом много маленьких домиков начнут стихийно размножаться и произведут на свет небоскреб? С окнами, с крышей, с лифтами, с подземной парковкой, со всей электрикой?
– Ты хочешь сказать, что не веришь в эволюцию?
– Я не верю в бесконтрольную и стихийную эволюцию. Как я могу это делать, когда постоянно ощущаю творческое организующее начало? Начало ищущее, живое!
– Он не был опасен, – сказал Арей.
Гунита, она же Штосс, вытерла окровавленный нож о траву.
– Ненавижу нежить! – проворчала она.
– Это был всего-навсего хмырь!
– Неважно. Я уже сказала, что ненавижу нежить. Любую.
Штосс встала и, убрав нож, пошла тяжелыми, основательными шагами. Скорченное тело с оскаленными клыками и небольшими рожками осталось лежать на траве.
Деревянные колеса медленно проворачивались в пыли. В повозку были впряжены три мула. Изначально их было четыре. Четвертый мул пал на второй день пути. Пал нелепо, от крошечной пиявки, которая присосалась к его нижней губе во время водопоя.
Бородач Олаф заметил это случайно, когда ночью встал проверить, все ли в порядке. Три мула мирно жевали овес. Четвертый почему-то лежал и, когда Олаф приблизился, бросился на него. Страшные зубы щелкнули в ладони от его шеи. Олаф отпрыгнул и уложил мула ударом топора. Впрочем, это был уже не мул. Он превратился в красноглазое чудовище, покрытое толстой белой шевелящейся шерстью. Каждая шерстинка была стремительно раздувающейся молодой пиявкой.
Первые дни путники пробирались через чащу, держась каменистых оврагов, где легче было защищаться от
Проводник-лешак оставил их, когда на горизонте впервые четко прорисовались горы. Просто повернулся и, скрипя, пошел к лесу. Ветер играл его мшистой бородой. Красная птичка опять высовывала головку изо рта-дупла.
Каждый день горы становились выше на один палец. Это открытие сделала Пелька. После ухода лешака все переменилось. Теперь первым, отделившись от группы шагов на двадцать, двигался Олаф. Делал он это осторожно, вкрадчиво, тщательно всматриваясь, куда ставит ногу. Раздутыми ноздрями жадно втягивал воздух. Изредка, когда что-то его смущало, опускался на четвереньки и нюхал землю.
За Олафом шли Мифора и Гунита. Немного в стороне от них, потому что доверял только сам себе, – оборотень Ронх. Он все еще
