загрохотало, а за краткое мгновение до грохота, опередив звук, ослепительная голубая вспышка озарила холст «СКОРО ОТКРЫТИЕ!». Мефодий сообразил, что это Варсус избавился наконец от железного колпака. Теперь, конечно, будет его искать – и найдет. Вопрос только во времени.
Морщась от боли, Буслаев опустился на верхнюю ступеньку, расшнуровал ботинок и стащил его с ноги. Носок промок от крови, однако рана оказалась не такой уж ужасной. Входное отверстие было не шире мизинца, а выходное еще меньше. Прикидывая, догадается ли Варсус, что ему удалось его ранить, Мефодий мысленно нашарил в ближайшей аптеке перекись, бинт и пластырь и перетащил их сюда. Видимо, снаружи существовало силовое поле, ограничивающее место дуэли, потому что пузырек с перекисью оказался разогретым, а упаковка бинта потемнела, словно ее пронесли над огнем.
Промыв рану, Мефодий туго забинтовал ее и сверху прихватил бинт пластырем. Возможно, пластырь стоило пустить под низ, потому что кровь продолжала сочиться. Засунув забинтованную ногу в ботинок, Меф зашнуровал его. Осторожно пошевелил пальцами. Проверяя ногу, встал и сделал несколько шагов. Вроде бы ничего, терпеть можно. Слишком рано обрадовавшись, Буслаев притопнул ногой, имитируя быструю атаку с сокращением дистанции. Стоило ему сделать это, как стопу пронзило огненным шилом, и, выронив спату, он упал на бок. Да, идея плохая! Биться с Варсусом на равных он едва ли сможет.
Пастушок был где-то рядом. Его крылатая тень уже дважды падала снаружи на холст, но потом исчезала. Видимо, он кружил над сквером, не догадываясь пока проверять дома.
Не спеша вставать, потому что боль еще не прошла, Мефодий стал выкладывать в ряд все, что у него было. Просто так, без цели, в поисках подсказки. Первой лежала спата, затем кинжал. Замыкала ряд флейта.
Сам не зная зачем, Мефодий взял флейту и, перевернувшись на спину, поднес ее к губам. До этого Дафна дала ему несколько уроков, плюс некоторое время убила на него Шмыгалка, но ей не хватало терпения. Раз десять попросив Мефа повторить что-то простое, что даже самые бестолковые ученики легко повторяли на первом же занятии, Эльза Флора Цахес садилась на корточки, обхватывала виски руками и начинала со стоном раскачиваться, точно у нее заболели разом все зубы.
«Это невероятно! – шептала она. – Невероятно! Он пыхтит во флейту, точно надувает воздушный шар! Может, попросим у Троила трубу? А что? Калибр как у миномета! Вдаришь – мало не покажется!»
«Значит, дуть во флейту не надо? А как же тогда она играет?» – наивно спросил Буслаев.
Шмыгалка перестала раскачиваться, посмотрела на него широко распахнутыми глазами, потом тихо встала и пошла, не оборачиваясь. Ну а с Мефом с того дня стала чаще заниматься Дафна, которая обычно начинала занятие словами «Ну давай просто подышим… нет-нет, флейту не бери… она тебе только мешает…».
И только сейчас, в полутьме бывшей собачьей парикмахерской, Мефодий, пожалуй, впервые не пытался извлечь из флейты никаких звуков. Не надувал ее как шар, и не пыхтел в нее как в трубу. Вообще ничего не добивался от флейты, просто думал о Дафне и о том, что не знает, увидит ли ее когда-нибудь.
Внезапно он услышал нечто похожее на тихий звук флейты и так испугался этого, что оторвал флейту от губ. И сразу же звук исчез. Опомнившись, он вновь приложил флейту к губам – и опять она ожила, будто дожидалась этого часа. Ее звучание было тихим, проникновенным и немного грустным, без перехода, впрочем, в крайнюю печаль, ибо на это Мефодий ни в какой момент своей жизни способен не был.
А еще спустя мгновение он увидел на потолке цветные полосы, то вспыхивающие, то гаснущие. Эта была не правильная прилизанная радуга, а какие-то вздрагивающие перетекающие линии. В первые секунды Мефодий никак не связывал их со своей игрой, а потом вдруг вспомнил, что нот семь, и основных цветов тоже семь. Выходит, семь звуков гаммы равно семи цветам спектра? Совпадение? Почему же Дафна никогда не рассказывала ему о том, что цвет связан с музыкой? Быть может, для нее это было слишком очевидно? Или она терпеливо ждала, пока однажды Мефодий дойдет до этого сам, и не хотела ускорять?
Буслаев играл на флейте, не задумываясь, что играет. Не учебные упражнения, а так, наитие какое-то. Слабое звучание флейты то крепло, то обрывалось, то вновь воскресало из небытия, а с ним вместе воскресали и краски. Вскоре на потолке полыхало уже настоящее северное сияние, не имевшее ни формы, ни жестких границ.
Мефодий пытался обнаружить какие-то закономерности. Поначалу ему казалось, что они существуют. Допустим, «до» – красная, «ре» – фиолетовая, «ми» – синяя, «фа» – голубая, «соль» – зеленая, «ля» – желтая, «си» – оранжевая.
Потом он разобрался, что все сложнее. Оттенки звука тоже окрашены. Например «соль» может быть красно-оранжевым, а «ля» – желто-зеленым. Если же в тональности много ключевых знаков, то цвета еще больше смещаются и становятся то ультракрасными, то серебристо-металлическими. А дальше начинается мешанина. Есть ноты перетекающие, бывают толстые и широкие, имеются тонкие и яркие. Истаивают в воздухе ноты печальные и радуют слух дарующие надежду. Ре-бемоль мажор – темноватый и теплый, ми мажор – густой как ночное небо, зато ре мажор ослепляюще полыхает, точно зачерпнутое ведром
