— Костры. Ждут нас, Сеня, ждут. И как назло, ясно. Нам бы снежок, чтобы следы запорошил. А тут вон, вызвездило. — Я глянул на огромное, битком набитое звездами небо. Над нами плыла орбитальная станция. — Тьфу, нечисть! Чтобы вас там прихлопнуло!
— Не злись, Матвей. Там люди просто делают свою работу, — усмехнулся возничий, поправляя винтовку и вытаскивая револьвер из-за пазухи. Прокрутив звонко прощелкавший барабан, Семен вернул свой пистолет на место и поглядел на мерцающие костры. — Ждут, говоришь. Ну, будем надеяться, что у них мозгов не хватит сюда метнуться, проверить. Все-таки километров шесть есть точно.
— Метнутся, Сень. Обязательно. Вопрос не в этом. Вопрос — когда? — Я встал и долго глядел на противоположный берег. Там, ниже по течению, наш дом, там меня ждут.
А прямо напротив, на заснеженной поляне, вокруг двух костров спят в шалашах те, кто готов и хочет нас убить. Уже попытались, но не вышло. И готовы рискнуть еще. Все-таки, какая сволочь нас продала?
Мимо меня проезжали сани со спящими девушками, лошади фыркали, дышали паром. Так же парило изо рта у мужиков с винтовками, идущих рядом с санями, сидящих на облучках.
На небесах сияли звезды, отражались и переливались в снежинках и инее, выпавшем на деревьях. Ветви сосен и елей тяжело обвисли под снежными шапками, сначала было подтаявшими, а потом схваченными морозом.
Обоз шел всю ночь. Девицы в этот раз даже до ветру на ходу не просились, они по моей просьбе почти не пили перед ночным марафоном. Хватило короткого отдыха, когда лошадкам дали недолгий роздых. И позднее зимнее солнышко встретило нас примерно в сорока пяти километрах от той поляны, где горели костры бандитов.
Я поймал себя на мысли, что причисляю себя и моих товарищей к хорошим и законопослушным парням. И смех и грех, законопослушные убийцы и грабители. Что поделать, эта планета быстро выстроила всех по своим законам.
— Стой! — Я встал в санях, подняв руку. — Шабаш, становимся на дневку! Сеня, правь туда, смотри, какая бухточка. Только осторожнее, смотри, на родники бы не наехать. Давай я вперед пойду. Пешню передай.
Тюкая в лед перед собой стальным острием, я дошел до берега. В одном месте лед был тонкий, пришлось искать обход. Точно угадал — или родники, или суводь. Размыло лед снизу. Выйдя на берег, я срубил сосновую ветку и, вернувшись, воткнул вешку.
— Ко мне правь! — я встал кромке льда и помахал рукой обозу, откуда с саней выглядывали любопытные и сонные мордахи переселенок.
Далеко в глубине леса послышался хруст снега и треск тонких побегов. Оглянувшись, я предупреждающе поднял ладонь и, сдернув с плеча марлин, присел за старой рухнувшей деревяхой. Через несколько минут на меня свежий ветер вынес весьма ощутимый запах оленьего стада. А еще через пять минут на поляну вышли олени. Как раз те, с клыками. Здесь их мускусный олень называют, из-за особой железы.
— А ну пошли! — Я встал из-за выворотня и грозно махнул на них рукой, но олени только чуть подались назад, сторожко водя ушами. А потом старшая самка решила, что тут они главные и нужно прогнать непонятного двуногого. И скакнула вперед, легко и грациозно.
И рухнула наземь с перебитым тяжелой свинцовой пулей сорок пятого калибра шейным позвонком. Выстрел неожиданно громко хлопнул по ушам, а оставшееся стадо резко рвануло в лес и исчезло, оставив после себя запах свежего навоза.
— Ну вот, ужин. А это еще что? — Я с удивлением обернулся к обозу. Несколько девиц блевало, перегнувшись через борта саней.
— Надо же, какие вы неженки все же. — Я усмехнулся, вылавливая в немалом котле кус мяса и тыкая в него острием ножа. Нет, пусть еще поварится какое-то время. — Полина, вы же в Медвежьем и мясо, и рыбу ели, и все нормально.
— Матвей, ты не понимаешь. — Морозова, слегка неуклюже из-за связанных рук, поставила стопку деревянных чашек на грубый стол, собранный из тонких стволиков осин и застеленный парусиной. — Девушки — да, кушали все это. Но при них не убивали вот так, кроваво, такого красивого зверя. Ты же видел, как из шеи кровь хлестала.
— И это опасные преступницы. Убийцы и разбойницы, — хмыкнул Семен, ставя на стол мешок с сухарями из пшеничного хлеба. — Поленька, вы меня поражаете в самое сердце. Вы такая нежная и ранимая.
— Не юродствуй! — голос девушки мгновенно построжел. — Я не они. Я с Матрены, выросла на ферме. И… хотя, это только мое дело. Но не считай меня городской неженкой, Семен!
— Ну, я хоть городская, но не неженка, — это Кетлин на пару с Грессией принесли грубую лавку из расколотого пополам бревнышка и поставили около стола. — Правда, оленей у нас не было, но на диких собак охотились, бывало. На нижних уровнях
