заключенных Омег выводили на бастион, чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Нас разбивали на группки по три человека, и каждую группу сопровождало как минимум столько же стражей. Они внимательно следили, чтобы мы не только не подходили друг к другу, но и держались подальше от зубчатых стен, откуда открывался вид на расстилавшийся внизу город. В первый же выход я поняла, что не стоит и пытаться приближаться к другим заключенным, не говоря уж о том, чтобы заговаривать с ними. Когда нас выводили из камер, один из стражей принялся ворчать на хромую светловолосую пленницу за то, что она слишком медленно идет.
– Я бы шла быстрее, если бы вы не отняли мою палку, – возразила она.
Ей не ответили. Взглянув на меня, женщина еле заметно подмигнула. Это была даже не улыбка, но впервые за все время заключения в Камерах Сохранения я почувствовала намек на теплые человеческие отношения. Когда мы вышли в бастион, я попыталась подобраться к ней поближе, чтобы мы могли пошептаться. До неё оставалось шагов десять, когда стражи пригвоздили меня к стене с такой силой, что я больно ударилась лопатками о камни. Пока меня тащили обратно в камеру, один из стражей плюнул в лицо.
– Не говори с остальными, – велел он. – Даже не смотри на них, ясно?
С заведенными за спину руками я даже не могла стереть с щеки его плевок. Всё моё естество охватило чувство омерзения. Ту женщину я больше никогда не видела.
Спустя месяц, а может, и больше, меня вывели на бастион в третий раз. Это была последняя прогулка для всех нас. Я стояла у двери, дожидаясь, пока глаза привыкнут к солнечному свету, его блики играли на гладких камнях. Справа о чем-то тихо беседовали двое стражей. Слева в двадцати шагах от меня стоял, привалившись к стене, еще один стражник и наблюдал за заключенным Омегой. Этот, казалось, пробыл в Камерах Сохранения гораздо дольше меня. Некогда темная кожа теперь обрела грязно-серый оттенок. Но самым примечательным было то, как нервно дергались его руки и беспрерывно двигались губы, точно не соответстовали деснам. Всё время, пока мы находились на прогулке, он расхаживал взад-вперед по одному и тому же маленькому пятачку мощеного бастиона, подволакивая искривленную правую ногу. Несмотря на запрет разговаривать с кем бы то ни было, я периодически слышала, как он тихо бормотал себе под нос: «Двести сорок семь. Двести сорок восемь».
Все знали, что многие провидцы сходят с ума – годы предвидения выжигали разум дотла. Видения можно сравнить с пламенем, а нас – всего лишь с фитильками. Этот человек не был провидцем, однако меня совершенно не удивило, что он сошел с ума, пробыв столь долго в Камерах Сохранения. Есть ли у меня шанс устоять перед видениями и безжалостным гнетом тюремных стен? Через год-другой, подумалось мне, и я, возможно, окажусь на месте этого человека. Буду считать собственные шаги, будто четкие ряды цифр смогут привнести хоть какой-нибудь порядок в расстроенный разум.
Между мной и бормочущим мужчиной находилась еще одна пленница – однорукая женщина старше меня на несколько лет с темными волосами и неунывающим лицом. Нас выводили вместе уже второй раз. Я подошла к краю бастиона настолько близко, насколько позволяла стража, и, всматриваясь вдаль поверх зубчатой стены из песчаника, силилась придумать способ заговорить с ней или подать знак. Подойти поближе, чтобы увидеть город, лежащий у подножия горной крепости, я не могла. Линию горизонта закрывало ограждение бастиона, и лишь в просвет между зубцами виднелись вдалеке серые холмы.
Внезапно я поняла, что счет прекратился. Когда же повернулась, чтобы посмотреть, что произошло, мужчина-Омега бросился на женщину и сдавил ее шею обеими руками. Ей, однорукой, не хватало сил, чтобы отбиться. И сразу закричать она не успела. Когда подоспели стражники, я все еще стояла в нескольких ярдах. Через нескольких секунд они оттащили мужчину, но слишком поздно.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть это тело, распластанное на камнях лицом вниз с вывернутой под неестественным углом шеей. Но провидцу бессмысленно закрывать глаза. В мареве сознания проступали картины того, что еще произошло в момент убийства: в сотнях футов над нами, в стенах крепости, упал и разбился бокал вина. На мраморный пол выплеснулась красная влага. Мужчина в бархатном пиджаке рухнул на спину, сумел подняться на колени, но буквально на секунду и затем умер, схватившись руками за шею.
После этого прогулки отменили. Иногда казалось, будто слышу, как сумасшедший Омега кричит и бьется о стены, но звук доносился приглушенно, скорее, легкое колебание воздуха в ночи. Я даже не знала наверняка, слышу ли его или просто чувствую.
В моей камере почти не бывало темно. Стеклянный шар, свисавший с потолка, излучал тусклый свет. Этот шар никогда не гас и постоянно гудел, но так тихо, что временами мне казалось, что это просто звон в ушах. Первые несколько дней я беспокойно поглядывала на него, ожидая, что свет погаснет и оставит меня в кромешной темноте. Но это была не свеча и даже не масляная лампа. Шар излучал совсем другое свечение: холодное и ровное. Каждые несколько недель свет начинал дрожать. Несколько секунд
