Тот ему достался при одном из очередных захватов немецких позиций. Некоторые окопы переходили из рук в руки раз по двадцать за год. Поднимутся в атаку, налетят, как коршуны, и прыснет германец в разные стороны. Опамятуется, встряхнется и выбьет нахалов обратно, а то и сам на плечах отступающих ворвется уже в русские траншеи. И тогда уж славянам приходит время в бороде чесать. Поднатужатся, поплюют на руки – и с матерком возвращать утраченное.
Вот так, глядишь, побегали, постреляли, похоронки полетели по родным селам, раненые покатили в лазареты да новые инвалиды по станциям и базарам. А часть где стояла, там и стоит. Только народу поубавилось: когда удачно выйдет, так малость, а как не заладится, так и половина.
И немалая часть тех погибших приходилась на разные сюрпризы, на которые обе стороны были большими мастаками. Поэтому брать что-либо из оставленного в блиндажах или окопах нежелательно. Вот так потянешься к чему, а под ним фугас. Хорошо как на небеса отправит, а то ведь может, к примеру, оставить без рук. Ну и куда ты потом такой увечный?
Но Кузьма, когда заглянул в офицерский блиндаж и увидел футляр с биноклем, не удержался. Уж очень хотелось владеть такой вещицей. И тем паче германской выделки. Могут же, сволочи, достойные вещи делать. Перекрестился и аккуратно взял в руки. Повезло. Футляр оказался не пустым, и внутри была вовсе не взрывчатка…
Панорама рывком приблизилась, и Кузьма Андреевич без труда различил Петра. Тот сидел на берегу речки и промывал лотком шлих. Молодец. Науку уяснил хорошо. Никакой суеты и лишних движений, работает ловко и уверенно. Ага. Как раз закончил, собирает хабар.
Хм. Не рассмотреть, но заметно, что результат есть. Вон выбирает пальцами самородки, а больше так выбирать и нечего. Тем более что складывает в отдельный, далеко не пустой мешочек. И не один самородок-то. Ага. Вот опять принялся мыть, доводя шлих до нужной чистоты. Получается, россыпь тут богата самородками.
В стороне Митя подмывает обрывистый берег брандспойтом. Только что обрушил солидный валун, после чего начал его разгрызать тугой струей воды. Вымываемая порода стекает по столу в какой-то короб, рядом с которым уже собралась огромная куча гальки. Все верно, здесь подход нужен другой. На вольном прииске куда как проще.
Прав был все же шельма Ефим. Раз им, кроме науки, ничего не было нужно, следовательно, узнали верное место. Ну, прав-то он, допустим, прав. Да только что с его правоты? Глупо менять свой участок на здешний.
– Ну что, Андреич? – нетерпеливо потряс его за рукав Ефим.
– Ну что, что. Моют. И золотишко, похоже, есть. Не думаю, чтобы после моей науки он купился на «золото дураков»[17]. Да только нам-то что с того?
– Как это, что? – тут же взвился Ефим, которого пришлось даже одергивать, чтобы он не вскочил на ноги. – Мы им науку преподали? Преподали. Так что пусть и они своим фартом поделятся. А уж мы-то могила. Никого более сюда не допустим.
– А заодно пусть и поработают на нас, пока мы будем пузо греть, – с сомнением заметил Егор.
– Ничего. Мы и без них как-нибудь управимся. Уж здесь-то точно управимся. Вон чуть дальше даже ручей есть. Им он без надобности, а нам в самый раз будет.
– Дурак ты, Ефим, – вновь приник к биноклю Кузьма Андреевич. – Мы все время на песочке работали, а тут сплошная галька. Погляди, сколько камня они уж намыли, впору плотину строить. Не знаю, как тут с добычей, но сдается мне, зря мы с нашего места сорвались. Там золотишка, может, и поменьше, чем здесь, зато взять его куда проще, – задумчиво произнес Кузьма Андреевич.
– Глянь-ка, Митька что-то кричит, – возбужденно проговорил Ефим.
Кузьма вновь приник к биноклю. Митя стоит, подняв вверх обе руки, и в пальцах каждой из них держит по камню. Н-да. Ну это совсем нужно быть наивным, чтобы подумать, будто это камни. Самородки конечно же. И большие какие. В груди шевельнулась зависть. Ну как же так, он по тайге с детства с артелями бродит, и чтобы ему вот так повезло – ни разу не было. Нет, неудачником его не назвать. Но и среди особых счастливчиков не ходил. А эти и в бросовом песке, до которого никому дела не было, умудрялись находить самородки, причем не такие уж маленькие.
– Андреич, если у них тут даже в отвале самородки как галька… – многозначительно изрек Егор, в глазах которого плеснулся алчный огонек.
Илья тот помалкивает. Но покраснел, как вареный рак, и закусил нижнюю губу. Про Ефима и говорить нечего. У того в глазах горит бесовской огонь. Вот сейчас поставь перед ним Петра или Митю, не задумавшись, лишит живота. Правда, в том, что на своих не кинется, сомнений никаких. Это не золотая лихоманка, что разума лишает, а простая жажда наживы. Грань между ними весьма тонкая, но все же существует.
А что сам Кузьма Андреевич? А бог его знает. Мысль о том, что вот этим улыбнулась удача, доставляет чуть ли не физическую боль. Отобрать он уже, пожалуй, отобрал бы. А вот убить…
