боюсь, что эти надежды — всего лишь иллюзия, что только зло внутри мешает мне убить себя, пока я полностью не отдался тьме, когда надежда больше не будет иметь значения.
Я чувствую, что теневые ходоки снова за мной следят. Их взгляды снова пробуждают мою вину, мою ненависть к себе.
— На что вы смотрите? — кричу я Наяну, Вирхасу, маленьким, смуглым человечкам, которые осмелились меня осуждать.
Они отводят глаза, но не от страха, а из человеческой привычки не смотреть на умирающих.
Я ненавижу их. Я ненавижу себя.
Я ненавижу, и больше почти ничего.
Глядя на стены, на тени, укрывающие людей, которые считают меня потерянным, я осознаю, что надежда — настоящая или иллюзорная — недостаточная причина жить. Она не сможет меня поддерживать. Вместо этого я буду цепляться за жизнь по другой причине — чтобы отомстить за то, что со мной сделали. Ривален Тантул и мой отец, они оба должны заплатить, оба должны страдать.
На мгновение, как это бывает с каждой мыслью, мне становится интересно, какая половина меня породила подобное стремление. Я решаю, что мне всё равно. Неважно, будь это нужда в правосудии, жажда мести или просто жажда крови, это правильно и я это сделаю.
Я гляжу на свои руки — с каждым днём на них появляется всё больше и больше красных чешуек — и понимаю, что воспользовался ножом для того, чтобы прочертить на столешнице спирали, линии, которые кружатся и кружатся, до тех пор, пока не исчезнут в собственном центре.
Я вонзаю нож в спираль, заполнив её насилием.
Наян одним шагом пересекает комнату, появляется из тени рядом со мной, кладёт ладонь на плечо. Его хватка крепкая, недружелюбная, и я сопротивляюсь порыву отрезать ему пальцы.
— Ты не в порядке, — говорит он.
Я хмыкаю. Мой взгляд не отрывается от стола.
— Нет. Я не в порядке.
Ничего больше он от меня не добьётся, и он об этом знает. Тени вьются вокруг него, вокруг меня. Его ладонь сжимается сильнее.
— Мы здесь, — говорит он, не отрывая от меня взгляда.
Я киваю, и он отходит с непроницаемым выражением.
Я знаю, о чём он волнуется на самом деле — боится, что я могу быть опасен для Кейла и Ривена, Правой и Левой руки Маска. Он прав, и я снова хочу убить его за правоту.
Я закрываю глаза, сжимаю большим и указательным пальцем переносицу, пытаясь обрести фокус, найти покой от водоворота мыслей.
Я не могу контролировать мой мозг. Он как животное, свободное от клетки совести.
В глазах проступают слёзы, и я яростно смахиваю их, ненавидя свою слабость.
Я чувствую слабый укол глубоко в сознании, и он заставляет меня выпрямиться на стуле. Он кажется смутно знакомым. Сначала я думаю, что это ложная память, ещё один симптом моего ментального истощения, но сигнал не пропадает, несильный, но но ровный.
Затем я узнаю его, и это заставляет меня встряхнуться.
Ментальные эманации Источника. Далёкие, слабые, но чёткие.
Шадовар, должно быть, пробудили его снова.
Знакомый голод заполняет меня, её одна пустая, порождённая зависимостью дыра, которую мне нужно наполнить. Кажется уместным поддаться этой жажде, и я не сопротивляюсь ей. Открывается ментальная связь, и я задыхаюсь. Моё тело дрожит.
Я вздыхаю, удовлетворённый, на мгновение обретя мир и покой. Интересно, каким образом Шадовар заставили повреждённое сознание Источника работать без моей помощи.
Этот вопрос высвобождает поток воспоминаний. Я вспомнаю темнокожих существ, слуг Шадовар, кринтов, разумы которых я ломал, меняя их сознание, мозги которых я делал ломкими, как кристаллы. Полезные на время, но хрупкие. Я помню их вопли, звучавшие, пока я слой за слоем вскрывал их простые умы, кровь, которая текла у них из ушей. Я чувствую стыд, но он вырывается наружу хихиканьем.
Теневые ходоки глядят на меня, обеспокоенные моим смехом. Укутавшие ходоков тени не скрывают их недоверия.
— Что случилось? — спрашивает Наян на своём всеобщем с акцентом. Он выглядит так, как будто готов попробовать меня
