ночи. Он полез в карман и нащупал там речной камешек, который дал ему мальчишка-полурослик.
— Когда-то ты сказал мне, что то, что наши поступки — это просто наши поступки, они не определяют, кто мы такие. Думаю, ты был прав, коротышка, но я хотел бы, чтоб ты ошибался.
Он покачал головой, посмотрел своим сумеречным зрением сквозь тени, на тёмное, непроницаемое море.
— Ты бы улыбнулся, узнав о моих поступках, Джак. Но я… не чувствую ничего. Что-то во мне изменилось, что-то меняется, и тот, кем я есть, твоей улыбки бы не вызвал.
Тени закипели на его коже, закружились. Он представил, что это — остатки его души, сочащиеся с кожи, чтобы покинуть прогнивший сосуд, в котором вынуждены были обитать.
Оглядываясь на последние месяцы, он понял, что с хоть какой-то остротой чувствовал лишь гнев. Другие чувства были слабыми, блеклыми, как будто ощутимыми сквозь дымку. Он любил Варру, но лишь издалека — любовь без страсти. Он спас мальчишку-полурослика от троллей, спас сына Абеляра, пытался спасти Варру, всё ещё пытался спасти Магадона, но всё это обладало привкусом фальши, совершалось скорее по обязанности, чем из любви или сострадания.
С каждым днём он чувствовал, что в его теле становится всё больше и больше эссенции тени, всё меньше человеческого. Данное Джаку обещание было единственным, что ещё связывало его с прошлой человечностью.
— Я не герой. Во мне этого нет, Джак.
В нём были другие вещи, тёмные вещи, которые не стереть добрыми делами и не загладить исповедью у надгробья. Эссенция тени была не просто его частью; она поглощала Кейла. В Ривалене Тантуле он увидел собственное будущее — тысячи лет, прожитых во мраке.
— Я устал, — искренне признался он.
Тени вокруг него приобрели вес, плотность, осязаемость. Волосы на затылке встали дыбом, и когда зашептала на ухо голосом его бога, Кейл почти не удивился.
— Устал? Уже? Но всё только начинается. Попробуй бежать тысячу лет подряд, а потом расскажи мне об усталости.
Кейл не обернулся, не поднялся на ноги, отказался кланяться. Его сердце колотилось, но он посмотрел на могилу Джака и не позволил дрожи пробраться в свой голос.
— Тебе здесь сейчас не рады.
— Почему? Потому что вместо того, чтобы обратиться к своему богу, ты обращаешься к мёртвому другу?
— Да. Тебе не рады.
— Как скажешь, но ты ведь позвал меня. Я слышал.
Может, Кейл и звал. Он уже и сам не знал. Может быть, его душа прошептала во тьму голосом, которого он уже не слышал.
— С каких это пор ты отвечаешь на мой зов? Ты лжец.
Маск хмыкнул.
— Есть такое.
Голос бога изменился, приобрёл угрожающий окрас.
— И к слову о лжецах. Ты был плохим жрецом, разговаривал с архидьяволами.
У Кейла перехватило дыхание. Его сердце замерло. Тьма вокруг него забурлила.
— Думал, я не узнаю? Вот ещё. Я прекрасно вижу во тьме, и нет места темнее, чем твоя душа.
Эти слова вторили собственным мыслям Кейла, но он призвал на помощь всё чувство протеста, на которое был способен.
— Тогда ты знаешь, что я пообещал ему, и что это значит в отношении моего обещания тебе.
Тени потемнели, стянулись вокруг него, их объятия превратились в оковы. Маск заговорил голосом острым и резким, как ворпальный клинок.
— Тебе придётся сдержать эти обещания, жрец. Ты дал мне слово.
Кейл смог оглянуться вполоборота, но увидел только тени и мрак.
— Ты ублюдок.
— Да.
— Я тебя ненавижу.
Маск хмыкнул.
— Ты не меня ненавидишь. Я слишком хорошо понимаю твои чувства.
