измененного Зоной стекла, с одинаковой легкостью разрезающего все на свете – от камня и дерева до кости и плоти. Лоб сталкера украшал обруч, сплетенный из двух проволочек: серебряного и медного цветов. Выглядел он скорее как замысловатое украшение, нежели защита. Еще один обруч – уже в виде цепочки – опоясывал шею.
Зато Денис был экипирован стандартно: в камуфляж, делающий его практически незаметным в городских условиях. Если лечь и не двигаться, вряд ли кто обнаружит, если случайно не наткнется. Камуфляжи делали для Ворона на заказ, причем не сотрудники Шувалова, а спецы, каким-то боком имеющие отношение к чернобыльской Зоне. Кроме специальной расцветки, была задействована пара нерадиоактивных артефактов, встречающихся в старой Зоне, но неплохо работающих и в новой. В набедренной кобуре находился уже привычный «пять-семь-десять» – небольшой, очень легкий пистолет, разработанный на основе бельгийского «файв- севен». Основной его особенностью являлась скорострельность. Остроконечная пуля прошивала броник, как иголка ткань. На ремне, перекинутом через плечо, болтался неизменный «калашников».
Пользоваться холодным оружием на подобающем уровне он так и не научился, потому нож у него был только один – складной и тоже из «витринки». Его, по настоянию Ворона, он носил за голенищем высокого ботинка. Больше оружия у него не было, зато на поясе висело несколько шокеров. Поскольку шанс побороться с эмиониками на равных у Дениса был много выше, чем у кого бы то ни было, именно его постарались экипировать нестандартным оружием как можно сильнее.
– А ты не в курсе, что представляет собой кот Шредингера? – спросил Ворон.
– Ну, название я слышал, – признался Денис.
Ворон покачал головой.
– Прежде всего это умственный эксперимент, проведенный для лучшей иллюстрации неполноты квантовой механики при переходе от субатомных систем к макроскопическим системам, – блеснул он познаниями.
Денис от неожиданности икнул. Ворон рассмеялся и делано вздохнул.
– Ладно, неуч, специально для тебя. Есть ящик и кот. В ящике находится механизм, содержащий радиоактивное атомное ядро и емкость с ядовитым газом. Вероятность распада ядра за час составляет пятьдесят процентов. Если ядро распадается, открывается емкость с газом, и кот погибает. Если этого не происходит – кот остается жив. Теперь реализуем на практике. Жив ли кот или мертв?
– Понятия не имею, но это жестоко, – заметил Денис.
– В том-то все и дело. Если опираться на квантовую механику, то и атомное ядро, и кот находятся во всех возможных состояниях. Получается, кот, сидящий в ящике, и жив, и мертв одновременно. Кот жив-мертв. Ядро распадается не в момент открытия ящика, а когда попадает в детектор, и система «кот-детектор-ядро» не связана с человеком-наблюдателем вообще. Я, конечно, в суть артефактов проникать не умею и на Зону смотрю несколько иным взглядом, нежели ты, но сдается мне, что мы имеем дело с подобным существом: не просто аномалией или мутантом, а чем-то средним. – Он резко замолчал, а затем изобразил пальцами знак, означающий «вперед».
Послышался лязг, и ворота медленно отворились. Денис завел мотор и покатил по направлению к ним. Время на разговоры закончилось, впереди лежала Москва.
Глава 2
Катить по широкому пустынному шоссе было странно. Еще удивительнее казались аккуратные газончики, покрытые ярко- зеленой травой, и чахлые деревца – сплошь зеленые, без единого желтого листика. Дома, потянувшиеся после улицы Генерала Тюленева, внушали некоторые опасения, но они были сравнительно далеко.
Денис как мог сосредоточивался на дороге, но ничто не привлекало его внимания и не беспокоило. Москва затаилась так же, как и в прошлый раз, и не спешила нападать на безумцев, осквернивших ее транспортом. А возможно, просто удивлялась такой наглости. В любом случае бдительности он не терял и готовился резко выжать педаль тормоза, как только на дороге появится какое-нибудь нечто.
Наверное, любой другой на его месте задался бы вопросом, а не утерял ли он своего чутья? Однако Денис о подобном даже не задумывался. Чувство Зоны присутствовало у него, как и обычно. Только в Москве он мог дышать полной грудью и ощущать то, что люди называют эйфорией. Столица для него являлась личной нирваной, наркотиком и преисподней, постоянно заставляя одергивать себя и брать в руки.
Последнее удавалось – и это было главнее всего остального. Просто удавалось, и все, – без выплесков эмоций и без метаний в ту или иную сторону. Денис более не искал для себя нравственных ловушек: то ли смирился с данностью, то ли повзрослел, то ли просто принял образ жизни и мыслей Ворона. Того не интересовали общественное мнение, традиции, мораль или религиозные культы – все, что большинство предусматривало как обязательные жизненные устои, – но при этом имелись очень четкие границы
