стенку, чтобы дать мне загерметизировать внутренний люк, затем раскрыть внешний, и все равно мы упирались друг в друга локтями. Я подтянулся вверх, уселся на жесткое покрытие. Секунду спустя вверх проскользнула Ланцея, отодвинулась к другому краю купола. Бронестворки сошлись, отсекая модуль от подкупольного пространства.
– Какая красота, – тихо прошептала Энн.
Высоко над нами быстро вращалась длинная ферма ТОКа. Звезды неслись рядом с ней в стремительном хороводе – бесчисленные и ослепительно яркие, ярче даже, чем на земной орбите. Ближе к корме описывало пылающую окружность на черной мгле небес Солнце.
А над нами, выныривая из-за бортов модуля, попеременно проносились два огромных полумесяца. Поменьше – светло- серебряный, сосредоточив на нем взгляд, можно было разглядеть неподалеку крохотный рассыпчатый огонек Лагранжа. И побольше – светло-голубой, с белыми пятнышками облаков и тенями континентов, окруженный сотнями огоньков космических кораблей и короткопериодических спутников.
– Сакраменто в ночи.
– А Тюмени не видно, – откликнулся я. – Только Взлетный, – нашел взглядом на краю земного полумесяца краешек Южной Америки и андские плато. – Жаль.
– Тюмень? Мне казалось, ты говорил про Ха-ба-ровск, – старательно выговорила русское название Ланцея.
– В Хабар перебралась моя семья после Арбитража, – пояснил я. – А у тебя кто-то остался в Калитексе? – и тут же понял, что задал ненужный вопрос. Ланцея молчала, глядя в космос.
– Извини, – пробормотал я.
– Не за что, – безразлично сказала она. – Я все равно рада, что мы видим Землю.
– Да, – согласился я. – До Лагранжа еще два дня пути, а там…
– А до конца выхода?
Я бросил взгляд на айдим.
– Двенадцать минут, если радиационная обстановка не ухудшится.
– Вот как? Тогда нам надо поторопиться.
– В каком смысле? – переспросил я, переводя взгляд на Ланцею. Присвистнул.
– Даже не знаю, что прекрасней – Космос или ты. Но… нас не услышат на борту?
– Сквозь пять сантиметров композита? – обнаженная Ланцея скользнула ближе. – У нас не будет удобного случая вплоть до Кементари. На ближайшие пятьсот лет. Кроме того, я вот никогда раньше не занималась любовью на волосок от вакуума. Хочешь упустить случай?
– Нет, – я привлек ее к себе. Закрыл глаза. Звезды кружились, вспыхивали и гасли даже под сомкнутыми веками. Космос покачивал нас на ладонях. Волосы Ланцеи падали мне на плечи.
К черту все опасности перелета. К черту все опасности Кементари. К черту расставание с родиной.
Пока у меня есть она – мне не важно, на какой я планете.
Как ни жаль, а крупнейшую станцию обитаемого космоса, центральный узел грузопотока Земля – Луна и главный космический порт Орбитали я толком и не рассмотрел.
Перегрузка совершалась в большой спешке. ТОК сблизился с Лагранжем в середине ночной смены, нас подняли по маневровой тревоге. Корабельная сеть вывела изображение Лагранжа на айдимы, но качество было прескверным – только и удалось разобрать, что лепестки солнечных панелей, обручи жилых ободов и бесчисленные фермы станции, к которой стыковался «Добровольский». Станции на соседних гало-орбитах разглядеть не удалось и подавно.
Модуль несколько раз тряхнуло – сперва корректировкой курса и маневрами сближения со станцией, затем при перестыковке от ТОК-31 к «Добровольскому». Мы оставались пристегнутыми к панелям, пока тяжелый внутрисистемник отделялся от станции и маневрировал, выходя из скопления. Затем «Добровольский» сориентировался в пространстве, и его дюзы выплюнули поток перегретого водорода. Тяга прижала нас к панелям.
«Добровольский» был потяжелей малого ТОКа, обладал более мощными маневровыми двигателями и гироскопическими системами ориентации. Так что на сей раз при разгоне нас не стали ограничивать в перемещении, хотя и дали сигнал маневровой тревоги, когда через шесть часов корабль перешел в свободное падение и закрутил обитаемые отсеки.
И вновь потянулась долгая цепочка дневных и ночных смен, разбавляемая инъекциями криоагентов и болтовней с соседними пассажирскими модулями, медосмотрами бдительного Керна и приемами пищи. В обзорный купол нас пускать перестали – уровень солнечной активности возрос, да и штатный распорядок допускал только одно посещение купола на человека. «Добровольский»
