танцем, пусть не прячется в темноте. Там ведь так легко потеряться.
— Ты помнишь дом?
— Помню, — Меррек рядом.
Он всегда был рядом, в Холмах ли, в человеческом ли мире, наполненном безумным количеством условностей. И они отвлекали, мешали сосредоточиться на том, что действительно важно.
Он был.
И пойманный, очарованный.
Сломленный.
Был.
И Вельма ведь приходила к нему…
— …я знаю, — его голос — голос меди листвяной, и значит, древний род его рожден из желудя. Сильная кровь. Утерянная. — Я слышал. Я знал… у меня почти получалось…
— Ты был игрушкой.
Для Ги.
И для Вельмы.
Когда ей хотелось причинить кому-то боль… кому-то, кто способен выдержать много боли, столько, сколько сейчас помещается в ее теле.
— И это знаю…
…она сдирала с него шкуру. Ломала кости. Резала и жгла. Выплескивала бессильную ярость, не пытаясь задуматься, откуда та взялась. А он… принимал.
Сквозь дурман пыльцы.
Сквозь муть.
И Вельма примет. Сумеет. И пусть ей хочется кричать — корни древа пробили легкие — она помолчит. И постарается улыбаться счастливо. Чтобы он не беспокоился…
Не нужно.
Скоро их не станет…
— Я помню на крыше нашего дома жил красный клевер. Не белый и не розовый, — голос Меррека пробивался сквозь туман забвения. — А именно красный. Яркий, как…
…как пролитая кровь?
— …как предрассветный багрянец. Огромные головки. Клевер почти не пахнет, но на аромат этого слетались шмели. Я ложился на землю и наблюдал, как они ползают, медлительны и терпеливы, собирают нектар с каждого крошечного цветочка в соцветии…
…на крыше дома Вельмы, который перестал существовать, жил луг. И да, клевер там тоже имелся, пусть и не красный, но белый и розовый. Она помнит. И желтые гроздья люцерны, которая вызревала к середине лета.
Помнит.
И не только ее. Куст шиповника на самой границе владений. И колючий барбарис. Медвяник, чей запах по весне кружил голову… она и сейчас его ощущает.
Она вообще стоит на том лугу.
Не одна.
— Спи, моя слабость, — Меррек дотянулся и поцеловал ослепшие глаза той, которая теперь с полным правом принадлежала ему.
Он сам еще жил.
Он чувствовал боль, но привычное тело глушило ее. Он лежал и смотрел в потолок, по которому расползались жуки. Их с Вельмой могилу никогда не отыщут.
И древо не отравят ненужной кровью.
Он любил легенды?
Пожалуй, что так… в легендах многое спрятано. А они так и не поняли, ни тот, кто первым поднял руку на брата, ни другой, одержимый правом мести…
Разве древо королей способно ненавидеть себя?
