Они все убивали. Кормили его своей плотью, не понимая, что она стала ядом. Они забрали последнее и принесли сюда, повторяли вновь и вновь, полагая, что чем больше удобрят корни, тем более сильным вырастет древо.
Глупцы.
…есть еще шанс. Для всех.
Меррек приоткрыл глаза.
Он почти уже умер, но при этом был совершенно счастлив. Войти в легенду? Вряд ли ее расскажут правдиво, но остаться рядом с той, которая была нужна, — этого хватит.
Она не дышала.
И сердце остановилось. И скоро очередь Меррека, но пока… пока он посмотрит.
На человека, расписанного кровавыми рунами. На нож в его руке.
— Не надо… — попросил Меррек, когда человек склонился над ним. — Я уже умираю.
И человек кивнул.
Понял.
— А он… не здесь… не надо… пожалуйста…
Хватит крови.
И ненависти.
Мир их не заслуживает.
Она пряталась.
Под кроватью. Ненадежное убежище, годное разве что для плюшевого медведя. Но другого нет. И Тельма жалась к холодному полу, надеясь, что достаточно сроднилась с темнотой, чтобы та приняла ее.
Тук-тук.
Кто стучится в эту дверь?
Мальчик с белыми волосами?
Юноша, в руке которого горит свеча?
Мужчина с черным целительским саквояжем? Разве Тельме не любопытно было бы взглянуть, что внутри? Она знает? Ей лишь кажется, что она знает.
— Выходи…
Он рядом.
Ходит-бродит, притворяется, будто ищет ее. И это часть игры. Ему никогда не надоедает играть…
…сколько Тельма здесь?
Вечность.
Глупая малышка, которая решила, что если схватит тигра за хвост, то и в клетке запереть сумеет. А теперь она сама оказалась в клетке чужих кошмаров.
Что она видела?
Многое.
Земляную нору и уродливого старика, тело которого гнило, а он не замечал. Он сидел за столом и стучал по столешнице берцовой костью, распевая безумную песню.
Видела женщину.
Альву.
Некогда красивую, но ныне пустую, выпотрошенную, что оболочка куколки. А бабочки не родились. Эта женщина всегда была в белом платье… некогда белом. В кошмарах тоже довольно грязи, и платье ею пропиталось.
Грязное, оно ей шло, как и корона из лилий.
И пустые глаза.
Женщина смотрела, но не видела. Никогда и никого не видела. Особенно своих сыновей.
— Выходи… — он остановился у кровати. — Хватит… мне надоело.
И щелкнул пальцами.
Кровать исчезла.
Комната сама.
